Гитлер капут - [5]
“Значит, ты и есть Колькин хлопчик?” – спросил меня командир.
Я настороженно кивнул.
“Добрый воин, – уважительно загалдели бойцы. – Настоящий казак! Орел…”
“А где он сейчас?” – подступил я к ним ближе.
Командир покачал головой: “Да кто ж тебе скажет? На передовой, как и все…”
Кто-то из бойцов протянул мне банку тушенки и краюху ржаного хлеба – настоящее богатство по тем временам! – я с радостью принял продукты. Второй день мы сидели на одной пшенке, и мать всякий раз во время еды корила себя за отданные отцу консервы и чай. С такими трофеями я мог не опасаться разгона за самовольную отлучку. Поблагодарив щедрого бойца и стараясь не глядеть в сторону снайперши, я стремглав бросился к дому.
Мать встретила меня слезами и упреками, но при виде продуктов смягчилась. По радио недавно сообщили: мост через Днестр захватили вражеские диверсанты, и Бендеры оказались зажатыми между рекой и вражеской армией. Мать вспомнила о знаменитой блокаде Ленинграда и до того расчувствовалась, что я тоже захлюпал носом.
“Бежать поздно, – причитала она, сжимая меня в объятиях. – Мы здесь в ловушке. Аукнутся мне эти митинги, и фотография на стенде, и муженек-защитник…”
“Не плачь, мамочка, – гладил я ее по голове, пытаясь успокоить. – Наши победят. Папа – добрый воин, настоящий казак!”
Мать словно током ударило: “Добрый?! Святая простота! Казак он, может, и настоящий, но где ты видел добрых казаков?”
Я тут же вспомнил расстрел снайперши и прикусил губу.
“Ему-то что! – с горечью проговорила мать. – Чуть жареным запахнет – ищи-свищи… А нам куда бежать? Румыны церемониться не станут – война есть война! Меня не станет – кому ты нужен, кровиночка моя родная?”
В памяти снова всплыло, как казаки “не церемонились” со снайпершей, и я зарыдал в тон матери.
“Ненавижу исполкомовских крыс! – сердито произнесла она сквозь слезы. – Подзуживали: выступи от имени интеллигенции, ты же умеешь красиво говорить! В глаза кололи: зря, что ли, твой портрет повесили? Набирай, Люба, очки – это же прямой путь в депутаты! Впиши свое имя в историю борьбы за нашу независимость…”
Хотя я и не понимал значения мудреных материных слов, но основное до меня дошло: она боялась, что выступления на митингах добром не кончатся, и виновато в этом подлое начальство. Я вспомнил: отец их никогда не жаловал. Быть может, после того как и она в них разочаровалась, родители помирятся?
“В такое время на трибуну вылезла! – продолжала мать. – Пушкина читала пьяной казачне! Сидела б тихо-смирно, молчала в тряпочку, так нет же – в депутаты захотелось! Где эти негодяи? Давно уже в Тирасполе! Чуть жареным запахнет, они и дальше побегут с твоим папашей… А нам – гореть в этом аду!”
Увы, она не собиралась идти на мировую с отцом… Более того, как только разговор коснулся его, мать перестала плакать, и в голосе ее появилась та же твердость, с какой на митингах она клеймила происки врагов.
“Румыны и меня убьют?” – спросил я с замиранием сердца, представив себя на коленях со связанными руками и ногами.
“Не дам! – мать стиснула меня так крепко, что я едва не задохнулся. – Как только стихнет, сходим в церковь. Я объясню попам: ребенок – уникальный, будущая мировая знаменитость. Захватим скрипку, грамоты твои, дневник… Обязаны спасти! Пусть в хор тебя пристроят или еще куда…”
Я изумился: “В церковь? Мы же не верим в бога!”
Мать раздраженно повела плечами: “Какая разница? Скажем: сын казака, героя двух войн…”
В голове у меня все смешалось. В школе мать руководила кружком “Юный атеист”, регулярно выступала с лекциями против церкви и даже писала на тему религии статьи – на стене до сих пор висят вырезки. Но и это еще не все: от слова “казак” ее просто воротило, к боевым заслугам отца она всегда относилась прохладно, а его нательный крестик называла “позорным пережитком прошлого”. И как же теперь понимать ее слова?
Видя мое замешательство, мать объяснила: “Я ведь не заставляю тебя верить в бога. Сейчас главное – спастись. Тебе же не трудно прикинуться верующим? Бывают такие ситуации, когда небольшая ложь оправдана…”
Я нерешительно кивнул, а мать поспешила добавить: “Главное, чтобы лжи не было между нами. Мама – это святое! Слушайся меня и вырастешь человеком!”
Я опять кивнул, теперь более решительно.
“И никогда ничего от меня не утаивай, чтобы ни случилось!” – проговорила она, затем крепко обняла меня и нежно поцеловала.
“А казаки сегодня снайпершу убили, – осторожно произнес я, виновато глядя ей в глаза, словно соучастник преступления. – Иностранку какую-то. Прикидывалась, что ни при чем, а у самой – доллары в кармане…”
Лицо матери исказил ужас, но я поспешил ее успокоить: “Но ты не думай, мамочка, я отвернулся!”
“Тебя из знакомых кто-нибудь видел?” – спросила она с придыханием.
“Завуч школы искусств, – ответил я, как полагается, честно. – Она плюнула в снайпершу и назвала ее нехорошим словом! Еще директор школы была, Анжела Ионовна…”
Я ожидал, что мать примется осуждать завуча, однако услышал: “Надеюсь, ты вел себя достойно при Анжеле?”
Опустив глаза, я еле слышно прошептал: “Прости, мамочка, я обозвал снайпершу… сукой”.
Прежде с моих уст не срывалось ничего более грубого, чем слово “дурак”. После каждого такого проступка мать не разговаривала со мной по нескольку дней, и я воспринимал это как самое серьезное наказание. Мне казалось, теперь она обидится и замолчит как минимум на неделю, к счастью, ничего подобного не случилось. Мать сильно разволновалась, но вовсе не от моей невоспитанности.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.