Гитл и камень Андромеды - [116]

— Где он погиб?

— Я же тебе сказал — в Испании. Я послал его из Палестины домой в Варшаву, а он увязался за мной в Испанию. Считал, что ему необходимо что-то там сделать. У него были видения. Хорошо, придется признать, что он был не совсем нормальный. Ему мерещилось, что он должен кого-то там спасти. Я был зол на него, я с ним не разговаривал. Я требовал, чтобы он отправлялся к родителям в Варшаву. Потом мне сказали, что он погиб, кого-то спасая. Никто не мог объяснить, кого он там спасал и где это случилось. Пропал, и все.

— А Гитл?

— Какая Гитл? Я не знаю никакой Гитл.

— Как звали женщину, которую рисовал этот Шмерль? И почему, кстати, Шмерль?

— Марек искал псевдоним, а у одной нашей знакомой как раз умер сумасшедший братец. Телега его задавила. Мареку имя понравилось: «Малах Шмерль». А его женщина… как же ее звали? Ну да! Эстер, а Марек называл ее Тера. Мы оставили ее в Палестине замужем за одним идиотом. Он был соседом Каца. Такой большой рыжий олух. Как же его звали? Не помню! А зачем тебе?

— Просто так.

— Больше у тебя нет вопросов? Тогда не звони мне больше. Я не молод и не слишком здоров. Врачи не разрешают мне волноваться.

Так… теперь мы знаем, кто такой Малах Шмерль, но картинка все равно не складывается. Судя по всему, Паньоль не знает, что его брат Марек не погиб в Испании, а каким-то образом попал в Литву, успев прихватить с собой Эстерке-Гитл, жену рыжего дурака, делавшего отливки для предприятия Йехезкеля Каца. Не знает он и того, что этот Малах-Марек-Меирке повторил подвиг реб Зуси и погиб за веру, как и полагается честному тридцать шестому праведнику. Не знает и не хочет знать. До такой степени не хочет, что никогда в это не поверит.

Теперь уж мадам Тю-тю оказалась нужна мне позарез. Или как раз не нужна. Картинки-то, выходит, принадлежат не Паньолю, а ей. Но если бы картинки были нужны этой Гитл, она бы давно забрала их у Каца. Да черт с ними, с картинками! Я хотела повидать Гитл, еще раз услышать ее глубокий и нежный воркующий голос. Я была ей обещана.

Одна-единственная женщина в этом мире так любила меня, что готова была идти на преступление против святой совести, чтобы я досталась ей. Гитл. Гитл, просившая у мужа-праведника совершить неправедное чудо и оставить меня ей. Никогда и никому в этом мире я не была нужна так отчаянно и остро. Никому и никогда. Мне было необходимо хотя бы взглянуть на эту женщину. И потом… Я хотела вернуть себе потерянный год жизни. Пусть она расскажет мне, как все было. Раз уж в моей биографии образовалась неведомая мне дотоле лакуна, ее необходимо было заполнить.

12. Возвращение Гитл

Я предполагала, что Гитл оставила себе фамилию реб Меирке. Не была уверена, что она Гитл. Может, сейчас она Эстерке? Поэтому мальчики Кароля искали в Ришоне Гитл Брылю и Эстер Брылю.

Но ни Гитл, ни Эстер, ни Гитл-Эстер Брыля не платила муниципальный налог, не потребляла электричество и не владела телефоном. На ее попечении не находились дети дошкольного или школьного возраста, она не была хозяйкой ни собаки, ни осла, ни даже старенького «Форда». Не была она и абонентом городской библиотеки и не активничала в предвыборных штабах никакой партии. А человек, который не оставляет следов в списках, не может быть обнаружен.

Ребята Кароля не выказали ни малейшего огорчения из-за провала своей миссии. Человек, который не фиксирует свое имя в списках, с их точки зрения, является электоральным балластом, и искать такого человека глупо.

Что ж, придется самостоятельно заняться поиском моей драгоценной иголки в стоге муниципального сена. Итак, кто может знать, где живет Эстерке? Наверняка знает Гершон, бегает, небось, поглядеть на нее из-за угла. Только этот урод тайну мне не раскроет! А уж встречаться с Песей мне и вовсе не хотелось. Роз! Ну опусти же ты свои жалюзи! И жалюзи опустились. Об этом сообщил мне Эзра, тот самый помощник хозяина табачной лавки, который подтвердил, что фамилия Роз — Шмерль. Он позвонил поутру, лениво пробормотал: «Можешь приехать, Роз вернулась», и положил трубку.

— A-а, явилась — не запылилась! — мрачно приветствовала меня Роз.

Было непонятно, она рада моему приходу или, напротив, раздумывает, как поскорее выставить меня за дверь. Вредная старушка не поднялась из своего кресла, даже не приподнялась и вообще не сдвинулась с места. Сидела и глядела на меня, не меняя выражения лица. А выражение было то ли выжидательное, то ли неприязненное, то ли просто раздраженное.

— Где ты была? — спросила я тоже раздраженно.

— Какое тебе дело? У меня могут быть свои тайны!

Ах ты, дерганая провинция! Тайны у нее, видишь ли! Секретная жизнь души! И каждый секрет с булавочную головку, а держится за него как за последнее жизненное прибежище. Словно от этой маленькой тайны напрямую зависит все ее крошечное существование. Ну, хорошо же! Я тоже могу снять перчатки!

— Надо думать, ты лежала в дурдоме под чужой фамилией! Под твоей там пациентов не было. И чего ты секретничаешь, весь Ришон знает, где тебя искать, когда ты вдруг пропадаешь.

— Ничего они не знают. Я никогда не лежала в дурдоме. Это я им рассказываю. Пусть обсуждают и радуются за меня. А на самом деле я иногда уезжаю отдохнуть к двоюродной сестре в Тивон, — ответила Роз спокойным и даже как будто дружелюбным тоном.