Гиршуни - [76]

Хауз ин Нью-Орлинз?.. но при чем тут Нью-Орлинз?.. разве ты сейчас не бредешь по тротуарам совсем другого Нью?.. — другого, конечно, другого, только какая разница?.. чем йорк отличается от орлеана?.. — разве что словом, но что такое слово?.. — пуфф… дуновение воздуха, пух тополиный, ничего не значащий… что же тогда значимо, что?.. не может быть, чтобы ничего вовсе, что-то ведь должно обладать весом, оставаться, покоиться, значить?.. неужели все здесь настолько невесомо, что просто летает по ветру, как тополиный пух, как слова?.. — нет, не все, человек, не все: взгляни под ноги, прислушайся — вот они, хрустят под каблуками, разноцветные стеклышки, слоями, слоями… присмотрись — видишь?.. — что же это?.. — обломки калейдоскопов, человек, осколки жизней — все они здесь, до единой, миллионы, миллионы… и твоя тоже, слышишь, как хрустнула?.. оттого-то он так и похож на руину, этот город; он весь — сплошная руина, кладбище надежд, пастбище разочарований, так что дело, конечно, не в орлеане, и не в йорке, и не в васюках, дело именно в этом слове «нью», обозначающем надежду на новое: новую работу, новое жилье, новые обстоятельства, новую любовь, новых друзей — но почти сразу выясняется, что нет ничего нового, а есть другое, а другое — это вовсе не новое, а всего лишь иная комбинация старого, ради которой не стоило переться за тридевять земель, блевать в трюме, таращиться в сияющее окошечко калейдоскопа… а впрочем — почему бы и нет?.. разве это не является сутью жизни?.. разве жизнь — это не перманентный переезд от старого к другому в поисках нового?.. какой идиот сказал, что человек существует только в момент выбора?.. — ерунда, человек существует только в момент переезда, в трюме, в блевотине, в обнимку с калейдоскопом мечты; только там и тогда он живет настоящей, чудной, радостной жизнью, полной разноцветных узоров счастья: еще бы, ведь он оставил позади все прошлые тягости, унижения, непонимание, вражду, предательство, а впереди за кромкой океанского горизонта маячит будущее, маячит нью, где все будет замечательно, пока еще непонятно как, но замечательно… вот ехать бы так и ехать, пребывая, но не прибывая, жить бы так и жить до самой смерти, не слыша проклятого крика «земля!..» не видя, как встает на пути нью-магадан, столица нью-колымского края.

Зачем он притащил меня сюда?

Свадьбу устраивали где-то на природе или в парке очень большого имения, виллы, дворца — не знаю, как это у них называется; нас привезли в неправдоподобно длинном лимузине и высадили прямо на лужайке, и тут оказалось, что дворец вовсе не так уж велик, во всяком случае, радиус подъездной площади чересчур крут, и бедняге-лимузину совершенно негде развернуться, так что пришлось пятиться к воротам целый километр; впрочем, у них тут меряют на мили — получается меньше, но все равно несчастная махина была похожа на растерявшуюся гусеницу, проглотившую аршин, и в глазах ее машиниста — наверное, нужно говорить именно так, ведь не может же быть, чтобы водитель такого чудовища звался просто «шофер» — читалось оскорбленное недоумение, значение которого понял даже я: наверняка имелся в виду местный аналог поговорки насчет не своих саней, в которые не следует садиться, не выстроив предварительно соответствующую олимпийскую инфраструктуру, потому что сани предполагают как минимум наличие горы или, скажем, лошади, вот тебе и конюшня, и аэродром, и лимузинный радиус площади… каждая деталь важна… ну как тут было не вспомнить озабоченное лицо Грецкого — видимо, и в самом деле здешние свадьбы даются ой как непросто — хорошо еще, что у лимузина оказался исправный задний ход: судя по вихлянию, машинист пользовался им чуть ли не впервые в жизни, настоящее экстремальное вождение, я просто затаил дыхание: въедет в дерево или не въедет?.. но тут Грецкий потянул меня к гостям, черт подери, оборвал на самом интересном, но как не послушаешься хозяина, тем более что он так постарался, расписал заранее, кто с кем стоит, кто где сидит и кто что говорит — мне выпало общаться с бывшими израильтянами — по принципу общности языка: они свой иврит уже порядочно подзабыли, а я свой еще не вполне узнал; понятия не имею, кем они Грецкому приходились — возможно, соседями по району или по скамье в местной синагоге, все в одеты по единому чернофрачному коду, как грачи-солдаты, а один из них, сухопарый, оказавшийся подрядчиком квартирных перевозок, то ли специально заботился об усилении этого грачиного сходства, то ли просто страдал кривошейством, но голову держал совершенно по-птичьи, боком, высоко задрав подбородок и кося одним глазом вверх, в белое полотнище нашего шатра, а другим — вниз, в тарелку, за которой и впрямь нужен был глаз да глаз, ибо блюда сменялись с калейдоскопической быстротой, причем жена подрядчика, вся состоящая, как будда, из мягких округлых подушек, встречала каждую перемену подробным рассказом о том, насколько местная еда хуже той, на которой лично она была вскормлена в Реховоте, а я гадал, как же она будет танцевать с такой комплекцией, вернее, с таким комплектом автомобильных шин на корпусе: танцы интересовали меня особенно, но, как выяснилось, зря, потому что никаким танго или даже сальсой тут даже и не пахло, а пахло какой-то особенной, прежде мною невиданной смесью пьяного хасидского хоровода и боевой пляски полинезийских людоедов, хотя последним этот танец, скорее всего, не понравился бы из-за его чрезмерной агрессивности, но о вкусах не спорят, как сказала жена подрядчика, морща нос на десерт, — ее реховотская мама делала то же самое, но намного вкуснее, и как-то так получилось, что пора уже и по домам; все тот же подрядчик, затейливо глядя одним глазом на дорогу, а другим в люк на крыше своего лексуса — не иначе как проверял, нет ли за нами вертолетной слежки — подвез меня до гостиницы: интересно, пошло ли это Грецкому в счет квартирной перевозки?.. так или иначе я благодарно воспользовался возможностью вздремнуть на заднем сиденье: наутро предстоял утомительный обратный рейс, а на ночь мною было запланировано еще одно совершенно неотложное дело.