Гимн шпане - [13]

— Гляди-ка, — воскликнул он, чуть привстав и не выказывая особого удивления, — ты откуда, мы думали, ты со своим миллиардером укатила в Париж!

Здесь было мрачно, как в пещере, на стенах висели рыбацкие сети, а у барной стойки царило небывалое оживление, там разыгрывались новые лоты вещевой лотереи. Дядя Мари-Пьер смерил нас взглядом: ну и кто из них великий финансовый гений? Дядя, познакомься, это Гастон, произнесла Мари-Пьер, он изо всех сил сжал мне руку, я вежливо заметил, что рад знакомству, Жоэль тоже, мы сели за столик, и дядя заказал всем выпивку. За нашими спинами какой-то здоровяк положил пять франков в емкость с пластмассовыми коробочками, в них находились номера, каждому из которых соответствовал какой-нибудь лот.

— Семнадцатый, — закричал он, — у меня семнадцатый!

Дядя поинтересовался, зачем мы приехали в Гавр: полагаю, вы проделали такой путь не только ради встречи со мной? Я объяснил, что у меня дела в этих местах, но дядя добродушно осклабился: да ладно, я с самого начала не верил в миллиардера. Жоэль, сидевший рядом, еле сдерживал смех, Мари-Пьер дипломатично пояснила: ну, миллиардер — это громко сказано, дядюшка. Какого черта, ваза! — что есть мочи завопил «семнадцатый», там должен быть лазерный плеер, на кой черт мне ваша ваза вместо японской хреновины? Казалось, хозяину все это до смерти надоело. Он просмотрел список, увы, номер семнадцать — фаянсовая ваза с орнаментом, а никакой не плеер. Мужик вертел свой выигрыш в руках: глазам не верю, горшок! Хозяин порылся в коробке с лотами и вытащил утешительный приз, маленькую куколку-танцовщицу: посмотри, какая красотка, приговаривал он, да она шалунья — на ней нет трусиков, но разъяренный мужик со словами «да на хрена мне твоя ваза» вернул ему выигрыш, а куклу забросил куда-то за стойку; тут в бар вошел рыжий детина, протолкался сквозь толпу и встал перед хозяином, который укладывал вазу обратно в коробку, в руках у него был мяч — точнее, рваная камера.

— Полюбуйся, на, полюбуйся, что натворила твоя шавка, — и он сунул кусок резины под нос хозяину.

Все осмотрели останки мяча: ох ты, Верзила, мячу и правда капец, и это еще мягка сказано; рыжий исходил злобой, мяч был его сынишки: твою псину взять да прибить, один хороший удар, и кончено… хозяин поддакивал: конечно, ты прав, дружище, если ты ее убьешь, я тебя пойму… один удар, повторил Верзила, один удар, и ей хана, — казалось, мы на сходке первобытных дикарей, по сравнению с этой дырой наш пресловутый бар «У Мориса» был образцовой столовой военного училища. Хозяин наполнил стакан Верзилы, рваная резина полетела в урну; созерцая эту сцену со стороны, я подумал: не прячется ли среди присутствующих маньяк, которым нас так пугали? Дядя повторил заказ, и мы выпили.

— За вас, — сказал я, пригубив бурду из стакана.

Здешняя анисовка имела мерзопакостный вкус, но я выпил, не моргнув глазом. Жоэль задумчиво вертел в руках стакан, позвякивая льдинками; а этот что, тоже миллиардер? — спросил дядя.

— А как же, — ответил Жоэль.

— Конечно, — подтвердил я, — мы деловые партнеры.

Становилось жарко, к Мари-Пьер подошел поздороваться какой-то красномордый парень, похоже, они хорошо знали друг друга, он посетовал, что они редко видятся, Мари-Пьер, кажется, смутилась; эй вы, вдруг крикнул дядя, послушайте, я хочу сказать что-то важное. Он взобрался на лавку, и все повернулись в нашу сторону: грандиозная новость, моя племянница — она здесь, в зале, — выходит замуж за миллиардера.

— За миллиардера! — повторил он в мертвой тишине.

Я тупо смотрел перед собой, Мари-Пьер покраснела до ушей, Жоэль принялся разглядывать свои ботинки… Раз он миллиардер, пусть выставит всем выпивку, заорал красномордый, легко, сказал я, плачу за всех — нас вмиг окружила толпа, Я даже обрадовался, что мог что-то предпринять, и кинул по десятке на брата, но меня быстро раскрутили на пять сотен; знакомый Мари-Пьер потребовал добавки, потом как-то странно взглянул на меня, порылся в своей котомке, вот, говорит, обращаясь к Мари-Пьер, держи, ведь между нами все кончено, и бросил на стол камешек, черно-белый, отполированный морем, на что Мари-Пьер равнодушно заметила: ну и дурак, сам ведь знаешь, это было сто лет назад и не имеет никакого значения — в детстве она часто проводила здесь каникулы; тут Жоэль дал понять, что нам пора, и я направился к стойке, чтобы расплатиться.

— Пятьсот двадцать пять, — сказал хозяин, — и это не считая орешков.

Дядя вышел вместе с нами, он хотел, чтобы мы на минутку зашли к нему, он не видел Мари-Пьер с тех пор, как скончалась его жена, которая оставила племяннице украшения, дядя настаивал, объясняя, что она не простила бы ему, если б он отпустил девочку без наследства.

— Уже без пятнадцати восемь, — шепнул мне Жоэль, — тебе пора звонить.

В дядиной квартире царил аскетизм — там стояли кровать, два стула и буфет. На кровати лежало распростертое тело и издавало тихие звуки.

— Господи, что это? — изумилась Мари-Пьер.

Дядя достал из буфета коробку с пирожными и повернулся к нам.

— В прошлом году я совершил величайшую глупость в жизни.

Создание приподнялось и произнесло нечто нечленораздельное.