Гиль-гуль - [3]
Эта кухня в русском стиле явно требует ремонта: дверь перекосило, штукатурка над плитой висит пузырем, вот-вот обвалится. Ее сын вообще здесь бывает? Спросить — расстроится. Ольга Петровна делает блины и выглядит весьма живописно: зеленые шелковые брюки, поверх — старое голубое платье, ее любимое. Пару месяцев назад она перестала красить волосы, и теперь белая макушка плавно переходит в рыжий хвост, перехваченный алой лентой. Сян-цзэ уже приняла душ, теперь пьет чай на кухне.
— Там полки ломятся от запрещенных изданий, причем неделю назад ничего еще не было, это поразительно…
— Разводят демократию? Что-то не верится… Ты почему блины не ешь?
— Как не ем? Пять штук уже съела. Это новая политика, называется «сто цветов»[2]. Теперь можно говорить все что угодно, очень приветствуется критика в адрес самой партии…
— Не говори ерунды, они просто хотят всех переловить. А тебя уволят в первую очередь.
— Может быть… Как поживает Иван? Он возил вас к врачу?
— Какие врачи могут вылечить катаракту у старухи?! Я не верю никаким врачам.
— Вы что, совсем ослепнуть хотите? Наверняка можно приостановить этот процесс.
— Ты давай ешь блины, хочешь еще какое-нибудь варенье?
— Да нет, я уже не могу, спасибо.
Ольга Петровна наливает себе чай, садится за стол. Когда она чем-то расстроена, лицо становится ассиметричным, тик усиливается. Все равно она красиво постарела: ее лицо совсем не потеряло форму, не обвисло, наоборот — оно подсохло и подтянулось, кожа равномерно покрылась сетью морщин одинаковой глубины, их нет только на носу. Ей семьдесят два. Она закуривает.
— Так когда ты уезжаешь?
— Завтра днем.
Она уезжает послезавтра, но так лучше. Завтра она уж точно не сможет проведать Ольгу Петровну.
— Жаль, я надеялась, мы успеем с тобой дочитать «Капитанскую дочку».
— Ольга Петровна, ну пожалуйста, сходите к врачу.
— Просто я люблю, когда ты мне читаешь, Светочка. А самой мне давно разонравилось, надоели все эти книги… Я думаю, с Лидой что-то случилось… Что-то плохое. Вчера разложила на нее, и такая странная вещь получилась — все карты перевернуты и…
Ее сестра Лида уехала в СССР. В Россию, где никогда не была. Она мечтала об этом всю жизнь. Пятидесятилетняя старая дева откликнулась на призыв советского правительства поднимать целину. Ольга Петровна тоже хочет вернуться, она еще помнит Москву, ей было тринадцать. Она должна сложить свои кости в русской земле, а не в этой, она не хочет, чтобы ее отпевал православный китаец. Сейчас начнется…
— Я должна поехать, пока совсем не ослепла. И пока еще ноги ходят, потому что…
— Ну куда вы поедете?! В Казахстан? Вы же прекрасно знаете, что вас не пустят ни в Москву, ни в любой другой город! Никуда не пустят, кроме Казахстана. Будете осваивать целину?
Она переносит разлуку с сестрой гораздо тяжелее, чем смерть любимого мужа. Но главное — с сестрой они никогда не были особенно близки. Они почти не общались, и вот теперь, пожалуйста — Лида. Карты. Что ей можно возразить? Еще весной она посмеивалась над Лидой, теперь ей тоже надо туда…
— Ольга Петровна, мы поедем в Москву по путевке, следующим летом, я же вам обещала. Вы мне не верите?
— Да верю, Светочка, но ведь и ты уезжаешь… А вдруг тебя не отпустят с работы? Ну, все-все, молчу, только не злись на старуху.
— Вы перестали красить волосы и теперь постоянно называете себя старухой. Давайте я приведу вас в порядок, подстригу и покрашу.
— Сама не знаю, что со мной, наверное, пора на тот свет собираться… Налить еще чайку? У тебя есть время? Давай погадаем на дорожку? Ладно, ладно, я знаю, что ты не любишь… Ты мне напиши обязательно, только крупными буквами…
С ней стало тяжело, а прежде она заливисто смеялась, запрокидывая назад свою изящную маленькую голову, напевала романсы, обожала лирику Маяковского, сама писала стихи. Она была подругой мамы, потом — ее подругой, а теперь старость постепенно отнимает ее у Сян-цзэ. Она единственный человек, кто остается у Сян-цзэ в Пекине. Во всем Китае. Тем более в России.
— Знаешь, Светочка, я долго не могу теперь заснуть, так странно — все время мимо меня проплывают какие-то лица. Они такие желтые, как луны, и почти все незнакомые, хотя изредка я кого-то узнаю. Это лица без тел, есть маленькие и побольше, а есть даже очень большие, огромных размеров… и эти лица просто смотрят на меня, а я на них, и они даже иногда что-то говорят, а я не запоминаю…
Четверг, 20 июня 1957 года, Пекин
Только что вышли из-за стола, за которым испробовали 45 блюд. Мы обедали в храме Блаженства, здесь император слушал оперу. Цинская династия. Вдали горы и горы. Я пишу, сидя в деревянной беседке на берегу озера, на воде цветут розовые лотосы. Среди лотоса очень много крупной рыбы. Ивы, магнолии, олеандры, розы. Каменная дорога с изумительным орнаментом. Я как будто внутри картины. Скоро направимся к храму Приближающейся Весны, из которого император и придворные наблюдали изменения пробуждающейся весной природы.
Неожиданная новость — Вей-дин остается в Пекине, говорит, ей надо пройти какое-то обследование. У меня теперь будет другой переводчик, по словам Вей-дин, в сто раз лучше, чем она. С одной стороны, это неплохо, так как перевод она частенько искажает, особенно это касается терминов. Но у нее прекрасный характер, ко мне очень внимательна, при встрече шутя всегда подает мне обе руки — говорит, в Китае это знак особого уважения. Она дочь бедных родителей, огромное желание учиться, даже среднее образование получила с большим трудом, только к двадцати годам, потом закончила курсы русского языка. Жаль, но надеюсь, все к лучшему.
