Гидеон из Девятого дома - [64]
Если подумать, это была не спальня. Скорее просто место переночевать, пока занят чем-то другим. Лаборатория занимала больше места, чем жилое пространство.
Гидеон уставилась на фотолитографию, опершись локтями о столешницу. Она изучала лишенные голов тела, втиснутые в кресла. Радуга гербов и ряс, руки в низком разрешении на коленях в низком разрешении. Руки без лиц выглядели торжественно и тревожно.
– Я знаю только, – вдруг сказала Харроу, – что они создали теорему и провели эксперимент там, внизу. Хотела бы я знать больше. Очень хотела. Но никак. Я собираюсь изучить это заклинание, выучить его и оказаться чуть ближе к знанию. Нельзя, чтобы с нами стало то же, что с Пент и Куинном.
Неожиданно это очень сильно ранило Гидеон.
– Он правда умер, – вслух сказала она.
– Да. И я бы сильнее расстроилась, если бы внезапно что-то изменилось. Он чужой, Нав. Почему тебя это трогает?
– Он был ко мне добр, – вдруг ответила она. Она очень устала. Она попыталась растянуться, наклонилась, касаясь пальцев ног, чтобы кровь хлынула в голову. – Да, он был чужой. Он не должен был со мной возиться, искать на меня время или запоминать мое имя, но все это делал. Ты ведешь себя куда более отстраненно, чем Магнус Куинн, а тебя я всю жизнь знаю. И вообще, не хочу об этом говорить.
Гидеон вдруг увидела руку Харроу, выглядевшую очень голой без перчатки и заляпанную чернилами по кончики пальцев. Харроу потянула ее за плечо, и Гидеон пришлось развернуться. Некромантка разглядывала ее со странной злобой. Уголки губ нерешительно опущены вниз, лоб собран складками, будто она собирается сморщить все лицо. С бровей до сих пор спадали крошки засохшей крови.
– Я не собираюсь больше, – медленно проговорила она, – быть тебе чужой.
– Ух ты, – сказала Гидеон, и внезапный холодный пот пополз по шее. – Ты однажды велела мне закопаться в ледяную могилу. Прекрати, а, это становится странным.
– Смерть Куинна доказала, что это не игра, – Харроу облизнула пересохшие губы. – Испытания призваны отделить зерна от плевел, и они по-настоящему опасны. Мы все сыновья и дочери Девятого дома, Нав.
– Я ничей не сын и не дочь, – твердо ответила Гидеон, чувствуя прилив паники.
– Мне нужно, чтобы ты мне доверяла.
– Мне нужно, чтобы тебе можно было доверять.
В густых сумерках она как будто увидела, как затянутая в черное девушка бьется с какой-то сеткой, накрывшей их обеих, сеткой, обвисшей, как сломанная нога, много раз порванной, жуткой, неуклюжей. Гидеон поняла, что это за путы: веревка, привязывающая ее к Харроу и к дверям Девятого дома. Они в панике смотрели друг на друга.
– Как я могу заслужить твое доверие? – наконец сказала Харроу.
– Разреши нам обеим проспать восемь чертовых часов и больше об этом не заговаривай, – ответила Гидеон, и некромантка на мгновение расслабилась. Глаза у нее были такие беспросветно черные, что не видно было зрачка. Рот сжался в неуверенную тонкую ниточку. Гидеон вспомнила, как, когда Харроу было девять лет, она вошла в самый неудачный момент. Она помнила, как опустились уголки рта девятилетней Харроу. Когда она не натягивала постную церковную маску Преподобной дочери, лицо ее делалось довольно интересным: жалобным, отчаянным и очень молодым. Она не так уж сильно отличалась от Жанмари.
– Восемь с половиной, – решила Харроу. – Начнем с самого утра.
– Договорились.
– Договорились.
Несколько часов спустя Гидеон заворочалась в постели, поняв вдруг, что Харроу вовсе не обещала больше такого не говорить. Слишком много такой дряни, и они того и гляди друзьями станут.
Когда они пошли к себе, коридоры оказались такими же пустыми, как и раньше. Даже, пожалуй, более пустыми, потому что после безвременной кончины Пятых дом Ханаанский как будто лишился последних крох жизни. Только один раз, заслышав тихие шаги, девушки вжались в нишу. В сером предутреннем свете мимо прокрались дети из Четвертого дома, которым зачем-то понадобился этот пустой полуразрушенный коридор. Первой шла Жанмари с обнаженным клинком, а некромант тащился сзади, опустив голову. Низко надвинутый синий капюшон делал его похожим на кающегося грешника. Через секунду они исчезли, и Гидеон поймала себя на жалости к ним.
Гидеон устроилась в своем гнезде из одеял, глядя на желтый неприветливый свет, пробивавшийся сквозь занавески. Она слишком устала, чтобы раздеваться. Она слишком устала, чтобы даже спать. Она долго ворочалась, стараясь найти удобное положение, а потом вспомнила о скомканной записке в кармане. Кое-как разгладила листок и уставилась на него невидящими глазами, чувствуя под щекой липкость подушки – на ней остались пятна крема, которым она снимала краску.
что мы знаем, грустно + попытка реальнос
это останется незаконченны
последний. Не может исправить мои недостатки
давай Гидеон мои поздравления, но
20
Девять не слишком приятных часов спустя Гидеон и Харроу спускались по длинной холодной служебной лестнице. Воздух казался густым от пролитой вчера крови. Гидеон, разбуженная всего тридцать пять минут назад (Харроу, как всегда, наврала), спускалась вниз со странным ощущением, что она все еще спит и видит сон, сон, который она уже видела когда-то очень давно и вдруг вспомнила. Она механически заглотила кружку прохладного чая и миску остывшей каши, которые с утра принесла Харроу, – идея Харроу, подающей ей завтрак, была настолько чуждой, что не уместилась в голове. Теперь еда комом лежала в желудке. Мятая записка болталась в глубине кармана. Все было темным, странным и неправильным, включая еще непросохшую краску, которую адептка намазала ей на лицо. Гидеон даже не стала возражать против ее действий, просто продолжала совать в рот кашу. Харроу не была бы Харроу, если бы деревянная покорность Гидеон хоть раз бы ее смутила.
