«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - [12]

К концу Запада, согласно Леонтьеву, должен привести следующий геополитический сценарий: немцы двигаются к Атлантическому океану, романцы переселяются в Африку, где смешиваются с неграми. «Неужели это одно уже само по себе взятое не есть именно то, что называется разрушением прежних государств и постепенным падением прежней культуры?» – вопрошает он. Этот сценарий, пророчествует Леонтьев, начнет осуществляться, когда произойдут два исторических события: вспышка анархии в романских странах и утверждение России на турецких проливах. И то и другое, убежден он, «не только сбыточно, но и неминуемо», ибо «предчувствуется неким общим даже историческим инстинктом»[88].

Хотя «исторический инстинкт» явно подвел и Леонтьева, и всех других русских прорицателей XIX столетия, в общей апокалиптической атмосфере «конца века» тема «гибели Запада» начинает звучать с новой силой – особенно у религиозных писателей и поэтов-символистов. Василий Розанов, например, в статье «Европейская культура и наше к ней отношение» и других работах 1890–1900-х годов говорит о том, что пророчества славянофилов и Леонтьева, безусловно, оправдываются; «колоссальный организм» западной культуры, «загнивая, дает только более удушливые миазмы, и все живое должно, избегая смерти через заражение, сторониться от него»[89].

Весьма показателен случай «западника» Мережковского, который, посетив Францию, поведал о своих впечатлениях в поэме «Конец века». Хотя Париж ему чрезвычайно понравился и никаких признаков умирания в нем он не заметил, тем не менее без дежурных эсхатологических страхов он не обошелся:

Мне страшно <…> за этот праздник вечный,

За легкую толпу, за смех ее беспечный,

За яркие кафе и величавый ряд

Твоих, о Новый Рим, блистательных громад.

Ты, как богач, сказал: «У нас именья много,

Ешь, пей и веселись!» И ты забыл про Бога,

Но скорбь великая растет в душе у всех…

Надолго ль этот пир, надолго ль этот смех?

Каким путем, куда идешь ты, век железный?

Иль больше цели нет, и ты висишь над бездной?[90]

У Брюсова апокалиптический Конь Блед в одноименной поэме врывается в огромный город, где «мчались омнибусы, кэбы и автомобили» – аллегорический образ Западного мира, – и на фоне кровавого заката возвещает ему гибель:

Был у всадника в руках развитый длинный свиток,

Огненные буквы возвещали имя: Смерть[91].

Свой буйный восторг по поводу неминуемой катастрофы Брюсов выразил в поэме «Замкнутые»:

Борьба, как ярый вихрь, промчится по вселенной

И в бешенстве сметет, как травы, города,

И будут волки выть над опустелой Сеной,

И стены Тоуэра исчезнут без следа. <…>

В руинах, звавшихся парламентской палатой

Как будет радостен детей свободных крик,

Как будет весело дробить останки статуй

И складывать костры из бесконечных книг[92].

Антизападничество Блока, как показала З.Г. Минц, ведет свое происхождение от Достоевского. У обоих, замечает она, «западный мир мыслится <…> как мир свершившегося, прошлого, где полный порядок есть синоним застоя и в конечном итоге – смерти»[93]. В статье «Девушка розовой калитки и муравьиный царь» Блок прямо говорит о том, что Запад – это «прежнее, историческое, мертвое», и представляет его в виде аллегорической фигуры неподвижного, окаменевшего рыцаря с «мертвым взором», ставшего изваянием. Для европейской культуры, резюмирует он, «песенка жизни спета. Навеки не поднять забрала, не опустить на ржавых петлях моста через ров с невинной и злою водой, чтобы по этому мосту ворвалась в мертвый замок веселая и трагическая жизнь» – жизнь, которая, по Блоку, возможна только в России[94]. В «Итальянских стихах» он проклинает современную Флоренцию с ее новыми уродливыми многоэтажными домами и хрипящими автомобилями за то, что она предала себя «всеевропейской желтой пыли», то есть, как и вся Европа, предала себя гибели и должна исчезнуть в «сумрак вековой», сгинуть «в очистительных веках» (ср. пророчество Иезекиля о гибели Тира: «От множества коней его покроет тебя пыль, от шума всадников, колес и колесниц потрясутся стены твои <…> И разграбят богатство твое, и расхитят товары твои, и разобьют красивые домы твои, и камни твои, и дерева твои, и землю твою бросят в воду [Иез 26: 10–12]).

Гибель Европы – одна из важных тем второй (драматической) «Симфонии» Андрея Белого. О ней размышляет герой-резонер, «золотобородый аскет»:

3. Он думал – отсиял свет на западе и темнокрылая ночь надвигалась из-за туманного океана.

4. Европейская культура сказала свое слово… И это слово встало зловещим символом… И этот символ был пляшущим скелетом…

5. И стали бегать скелеты вдоль дряхлеющей Европы, мерцая мраком глазных впадин[95].

Герой Белого воображает похороны Европы, в которых участвуют «великие могильщики и великие мерзавцы» – Ницше, Лев Толстой, Ибсен, Макс Нордау и другие современные мыслители, – украшающие ее труп «ложными драгоценностями»:

2. Как погребали Европу осенним, пасмурным днем титаны разрушения, обросшие мыслями, словно пушные звери шерстью!

3. Моросил дождь, и уныло стонал ветер, заглушая слезы бедных матерей.

4. Они шли за черным гробом ее в одеждах, ночи подобных, с изображением черепа на мрачных капюшонах, с факелами ужаса в руках