Гибель отложим на завтра. Дилогия - [252]

Ту ночь, когда я умер, я помню очень хорошо. Я запрещал себе вспоминать, но я помнил. И это еще хуже. Та ночь — бесконечная ночь — выжгла меня. Ночь тысячи лезвий — она резала по живому, она кромсала на куски. И я так и не смог собрать их воедино, чтобы вновь стать собой, прежним. Я и не стану им. Никогда.

Дорога, которой я даже не замечал. По которой я мчался и даже больше — летел. Она и сейчас иногда мне снится. И всякий раз, во сне, я пытаюсь успеть то, что не успел тогда. Иногда я успеваю, но тем кошмарнее бывает пробуждение.

Я вижу дорогу, я лечу в Нарриан, чтобы предотвратить что-то страшное, о чем намеками и недомолвками кричала Шаазар. Тогда я еще не знал, что должно случиться. А сейчас часто задаю себе вопрос: если бы я знал заранее, смог бы я стать быстрее ветра? Но потом понимаю — нет. Мой конь не вынес бы. Он и так не вынес — я загнал его до смерти. И если бы я знал, я просто не допустил бы всего этого, я сбежал бы из Илирина еще в самом начале моего пути наверх. Пути, что обернулся бесконечным падением в черную яму, в могилу, из которой мне уже никогда, возможно, не выбраться.

Я помню — тогда было начало весны, из-под копыт брызгало грязью, под ногами хлюпали останки последнего, смешанного с землей и глиной снега, и я чувствовал, как меня пронизывал сырой ветер, но не ощущал холода, потому что тело мое горело изнутри. Горело страхом, посеянным Шаазар, страхом, который она передала мне. И ощущением неотвратимости, беды, тщетности моих усилий.

Моя третья лошадь сдохла в какой-то миле от побережья, от места, где находился замок Аззиры. Мне довелось побывать в этих местах всего один раз, когда ее сделали моей Богиней и женой, но я ни разу не задумался о дороге, словно знал ее наизусть, словно меня уверенно направляли в нужное место. Возможно, это делала Шаазар, а может быть, нет. У меня никогда больше не появлялось возможности о чем-то ее расспросить. Моя лошадь сдохла, и дальше я бежал. Спотыкался, падал в грязь, но снова бежал. Я догадывался, что эту панику, заставляющую меня использовать все силы, посеяла Древняя. Понимал, но прийти в себя не мог: куда мне тягаться с бессмертной? В любом случае, все оказалось бессмысленно. И мои усилия, и ее.

Я ворвался — не вбежал, не вошел, а именно ворвался в замок. Но он оказался черен и пуст. Все ворота и двери открыты.

И вот, ворвавшись, я нащупал укрепленные на стенах факелы. Я зажег их, двинулся по проходам, заглядывая в гулкие залы. И понял — здесь нет никого. Нет рабов. Нет Аззиры и нашей дочери. И ее брата тоже нет. Замок вымер, но при этом выглядел обитаемым: на кухне валялись остатки какой-то пищи, в помещениях — немного разбросанных вещей, и все еще теплились угли в камине. И я растерялся. Я не знал, что делать дальше и куда идти. И Шаазар в моей голове, похоже, тоже этого не знала, потому что она молчала, а я чувствовал ее страх, ее отчаяние. Мной же овладевала безысходность. Мне думается, где-то в глубине себя я всегда знал, что жизнь моя обернется трагедией. А может, это только сейчас мне кажется, будто я знал.

Я спрашиваю Богов, потому что себя я больше не в силах спрашивать, я задаю вопрос, на который боюсь ответа. Ответа на вопрос: сумел бы я предотвратить беду, если бы не рыскал так долго по мертвому замку в поисках жизни? Что, если бы я раньше оказался там, где стою сейчас? Именно так, именно сейчас, ибо я до сих пор стою здесь, и я навсегда останусь стоять здесь, потому что здесь я погиб, здесь я оставил свое сердце, здесь я потерял душу. Здесь — это в каменном гроте, куда я отправился из замка. Здесь, где я впервые нашел Аззиру, а теперь потерял все — даже себя.

Я вижу все будто со стороны. Вот я стою, опустив руки, а проклятая луна злорадно освещает грот, с нездоровым любопытством заглядывает внутрь, ухмыляется, бледная сука.

И я — сначала мой взгляд выхватил их — Аззиру и ее брата. Одинаковые — в одинаковой одежде — они воздевали вверх сцепленные руки, а под их ногами что-то темнело. Слишком поздно я понял, что это было.

Они меня не сразу заметили. Мне кажется, в тот момент они просто не могли кого-то заметить. Даже если бы на поверхность явились великаны из пекельных глубин. Их губы что-то шептали, а потом руки, не размыкаясь, обрушились вниз. В лунном свете сверкнуло лезвие, и я увидел, что они держали в руках. И я понял, куда направлен их удар.

Я закричал.

Моя кожа, мои волосы и кости, все во мне кричало так — А-а-а-а-а-а!!!

Слишком поздно.

Мир застонал — Ильярна!

Мир кричал со мной. Мир погиб со мной. Я погиб вместе с дочерью. Они убили меня вместе с ней.

Моя дочь! То темное, крошечное, что лежало у их ног — моя дочь. Была. Теперь уже нет. И никогда не будет. И меня больше не будет. Я никогда не возьму ее на руки. Она никогда не повзрослеет. Я никогда не скажу ей, что люблю. И не разозлюсь на нее никогда. Она не назовет меня отцом. Я никогда не увижу ее счастливой. И много разных других „никогда“. Никогда!

Почему же ты не плакала, малышка, почему не звала на помощь, почему молчала? Чем они опоили тебя?

Я кричал.

А дальше я помню все так, словно это происходило в бреду. Мой меч. Летит вперед. Удар. Голова Шлеепа отделяется от тела, я чувствую его кровь и удивляюсь (я еще способен удивляться?!), что она теплая, а не холодная, как у ящера. Его голова, глухо стуча, словно булыжник, скатывается по склону грота, на мгновение застревает за каким-то выступом, а дальше, уже не останавливаясь, набирает скорость — тук-так-так-тук — и падает в воду.