Гибель отложим на завтра. Дилогия - [251]

— По тебе не скажешь, — буркнул Элимер.

Какое-то время они смотрели друг на друга, потом кхан, отводя взгляд, сухо бросил:

— Идем. Возвращаемся в замок. Ты не знаешь, но Аданэй со всей семьей исчез. И скоро мы отправляемся на Илирин.

— А вот это замечательно, Кхан! Для меня так прямо удача! Отдохнувший, со свежими силами — и в битву! — он снова расхохотался, но Элимер на это не отреагировал, быстрым шагом направляясь к выходу из темницы.

Астл и Храйст, конечно, слышали голоса из-за двери, но как ни прислушивались, не разобрали, о чем именно говорилось. Когда дверь открылась, они испуганно отпрянули, однако кхан заметил их движение и, на секунду замешкавшись, смерил обоих недобрым взглядом и приказал:

— Передайте Хиргену, чтобы явился ко мне. А потом ждите его здесь, — он понизил голос, отчего стражникам стало еще страшнее, и добавил: — С вами отдельный разговор будет.

— Да, повелитель, — пытаясь изобразить смелость, отозвался Астл.

Кхан, не подав виду, что слышал ответ, прошел по гулкому коридору дальше. Видольд за его спиной насмешливо подмигнул стражам, заставив их еще больше занервничать.

— И что ты с ними сделаешь, Кхан? — поинтересовался Видольд, когда они уже поднимались из подземелья.

— Ничего, — бросил Элимер. — Несколько суток стражи вне очереди с лишением жалования. И Хирген их припугнет — очень сильно припугнет, — чтобы впредь неповадно было пленников поить.

— Зная тебя, — пробормотал телохранитель, — действительно, ничего.

— Ты чем-то недоволен? — Элимер недобро покосился на воина.

— Что ты, что ты! — в притворном испуге возмутился Видольд. — У меня, напротив, будто гора с плеч.

— Хорошо, что не голова.

* * *

Всадники, среди которых небольшим числом выделялись светловолосые айсады, все-таки отказавшиеся от шлемов, выстроилось на площади, готовые немедленно отправляться в путь. Пешие воины построились за ее пределами. Потом, по мере отдаления от столицы и приближения к границам, к основной силе Отерхейна присоединятся прочие воинские отряды и отряды ополчения. Должно быть, еще ни разу за всю историю державы, Отерхейн не видел такого неисчислимого множества вооруженных людей в одном месте.

Четкая неподвижность этельдов немного поколебалась появлением Видольда, которого все считали если не мертвым, то исчезнувшим навсегда, но по властному жесту военачальников порядок почти сразу был восстановлен. Только среди личной охранной дружины кхана не сразу смолкли приветственные крики. Но их и не пытались останавливать — все понятно, телохранители узрели своего предводителя живым, невредимым, да еще и восстановленным в прежней должности.

— Видольд, мать-твоя-шлюха, неужто ты?! Глазам не верю! — еще издали гаркнул Рест, завидев давнего соратника.

— Ты мою мать не трогай, — хохотнул тот, с размаху хлопая Реста по плечу. — Рад тебя видеть, гнусный ты сукин сын!

Тем, кто находился рядом с охранной дружиной, должно быть, странно было слышать подобную радостную брань, но для бывших разбойников, коими являлись почти все телохранители, только такое общение между собой, судя по всему, и было привычно.

— А я уж думал, никогда больше твою противную рожу не увижу! — продолжал Рест, поддерживаемый другими.

— Рано радовался, жертва Ханке! А то ты Видольда-Ворона не знаешь!

И снова, сопровождаемые громким хохотом, последовали объятия, пока Видольд не отстранился и не гаркнул грубо:

— Ну! Чего разблеялись как стадо баранов! Стройтесь, предки-ваши-дутлы! Быстро!

Хохот разом смолк, и вот уже телохранители с непроницаемыми лицами восседают на конях, словно и не шевелились. И как раз вовремя, ибо именно в этот миг на возвышении перед площадью появился Великий Кхан в сопровождении Ирионга. Охранная дружина подстегнула коней, промчалась мимо выстроившихся этельдов и, приблизившись к правителю, выстроилась вокруг него в форме подковы.

И в ночь тысячи лезвий погиб царь Илиринский

/Было записано Адданэем Проклятым — царем Илиринским — в год 2468 от основания Илирина Великого/.

«Я просыпаюсь среди ночи, вновь увидев ее зеленые глаза, горящие испепеляющие глаза — а потом она превращается в змею, и я убегаю. Мне кажется, я бегу изо всех сил, но почему-то едва-едва успеваю сделать несколько шагов — тяжелых, медлительных, — и она настигает. Я кричу — и просыпаюсь. Всегда, из года в год, один и тот же кошмар преследует меня, и всегда он обрывается на одном и том же месте. Я не знаю, что должно произойти дальше, после того, как она — ОНА — меня настигнет: мне никогда не удается досмотреть до конца, сколько я ни пытался. Никогда. Быть может, однажды сон уйдет, или я наконец узнаю, чем все заканчивается. Но годы идут, и не меняется ничего.

Мне кажется, я впервые заговорил об этом. Заговорил сам с собой, посмел вспоминать. Осмелился помнить. Это страшно. До сих пор. Но я должен говорить, чтобы освободиться. Потому что именно сегодня, впервые со времени моей смерти, я понял, что мне еще есть для чего жить. Для кого жить.

Вчера ей исполнилось двенадцать, она потихоньку взрослеет, на нее уже начали заглядываться мальчишки, а она — флиртовать с ними. А я, глядя на нее, чувствую радость и гордость. Как будто она моя родная дочь. Для нее я должен жить. Для нее я хочу жить…