Гибель маркера Кутузова - [17]

Произнося последнее слово, он почувствовал, как язык у него заплетается, а когда стал прицеливаться, в глазах у Кутузова все поплыло, шары пьяно закачались, он упустил мгновенье, когда надо было нанести удар, стукнул хуже некуда, кончик сталинского кия хряпнул, а шары поползли в разные стороны медленно, как раки, причем, один подполз к лузе, но вдруг у него выросли тонюсенькие ручки, которыми он уперся в края лузы и не пошел проваливаться, замер. Величие маркера Кутузова рухнуло и рассыпалось в пух и прах. Убитый горем, он неверным шагом отошел от стола.

— Не попал! Не попал! — кричали зрители.

— Надо было заклинание! — кричала Лида. — Залулузам!

— Р-р-ручонками упираться… Я те дам ручонками! — бормотал маркер.

Толик подбежал к Гектору Ивановичу, обнял и препроводил к столику, усадил, протянул маркеру новый стакан коньяка:

— Утешительный приз монстру бильярда!

Гектор Иванович хотел было все же вскочить и идти бить морду шару, но вместо этого почему-то взял дрожащей рукой стакан, налитый всклень коньяк выплеснулся через край на штаны, но Кутузов ошалело выпил оставшийся на две трети наполненным стакан и громко икнул. Он увидел, что Марина уже сидит на коленях у Игоря, а Толик, не стесняясь, гладит ноги Лиде. Ноги эти были умопомрачительно красивые, и при виде их Гектор Иванович понял, что погиб. Он опьянел еще больше и стал оправдываться, что массе — трюк очень сложный, нужен кармбольный бильярд, и даже самые выдающиеся мастера не всегда могут с первого раза его выполнить. Его утешали, хлопали по плечу и по шее, но Кутузов был убит, неутешен, он отказывался от коньяка, потому что чувствовал: больше пить ни в коем случае нельзя.

Тогда Игорь извлек из сумки бутыль французского:

— «Наполеон»! Кутузов! Сразись с «Наполеоном»! Вспомни восемьсот двенадцатый год! Сразись, Кутузов!

И он сразился.

Выпил полстакана «Наполеона», который почему-то оказался хуже, чем «Арагви».

Бильярдный зал превратился в каюту корабля, попавшего в шторм, — все шаталось и шумело, девушки постанывали в умелых руках Толика и Игоря.

— А мне вот Лида нравится, она девушка моей мечты, моя карамболька! — сказал Гектор Иванович, и тотчас она оказалась рядом с ним в обнимку, щекотала носом его ухо. Он оглупел и зачем-то спросил у нее:

— А что значит пумпонбанк?

— Пумпон! Пумпон! Ха-ха-ха-ха!

— Нет, я серьезно, я не понял.

— Комкомбанк, а не пумпон! Это значит комиссионно-коммерческий. Понял, Гек?

— Понял… Солидно!..

— Эх ты, пумпон! Сам ты пумпон! Причем, типичнейший.

— Да врут они, — звонко возразила Лида. — Комитет комсомола — вот что такое ихний комком. Ты что, Гек, не видишь, что ли, их рожи? Это же бывшие комсомолисты, а комсомольские денежки теперь в дело пустили, деловары! Они теперь буржуйчики. Все богатства в мире накоплены нечестным путем.

— В таком случае — айн момент! — Кутузов зыбко встал на ноги и проколесил в свою каморку за портретом Брежнева. В голове его вертелось: комсомолисты, мозги мускулисты, побольше ситчика моим комсомолкам! А как это — коммунистический союз молодежи? Теперь, стало быть, капиталистический? Капсомол? Нор-р-рально!

Портрет Брежнева поднялся на ноги и понес за собой пьяненького маркера, который едва поспевал за ним, уцепившись за раму руками.

— Господа капсомольцы! Вот вам от меня подар-р-рочек!

— Леонид Ильич, дорогой! — Гостям понравился подарок, его поставили на обозримое место. Брежневу тоже понравилось — ему подносили коньяк, хотя пил его вместо бывшего генсека маркер Кутузов, которому вдруг стало безразлично, в какой степени он пьян. Марина густо намазала губы помадой и оставила на щеке Леонида Ильича жирный малиновый отпечаток, и это было дико смешно.

Стали танцевать под Патрицию Каас, но Кутузов уже танцевать не мог, ибо едва стоял на ногах, а Лиду он все тянул к себе и пытался поцеловать прямо в губы, она смеялась и говорила, что надо что-то сделать на бильярдном столе. Потом все стали раздеваться, а Гектора Ивановича зачем-то увели в его каморку. В каморке Кутузов лежал на полу и не мог встать. Он лежал и смотрел, как по потолку двигается люстра в каком-то бесконечном полете на одном месте. Так он лежал неизвестно сколько времени, хотя часы и показывали ему это время, но Кутузов провалился в некое безвременное пространство, хотя и оставался в сознании. Из бильярдного зала доносились вскрикивания и звуки музыки, кто-то заглянул к Кутузову, засмеялся и закрыл дверь, и, кажется, это повторялось несколько раз. Гектор Иванович все смотрел и смотрел в потолок, стараясь увидеть сквозь него звездное небо. Потом его что-то подвигло встать. Он встал и как-то отвесно выскочил из своей каморки с бешеным криком:

— Массе, господа!

В глазах его все ходило ходуном, он увидел на обоих бильярдных столах обнаженные мужские и женские тела, успел заметить, что Лида лежит на животе под Толиком, вытянув вперед руки и держась одной рукой за одну угловую лузу, а другой — за другую. Гектору Ивановичу стало очень стыдно присутствовать, и он поспешил скорее убраться вон из бильярдного зала, несколько замешкался, открывая дверь — она почему-то была заперта на ключ — наконец, открыл и выскочил пулей наружу. Он сбежал на заплетающихся ногах вниз по лестнице и в следующем обрывке сознания уже бежал по морю вдоль пляжа. Потом пляж подпрыгнул и больно ударил Кутузова по лицу остывшей галькой. Гектор Иванович почувствовал, как по лбу его побежала кровь из рассеченной брови, и провалился в пляж, как в дым.