Гессенская волчица - [38]

– Николай Валерианович! – нервно перебил министра Великий Князь. – Я читал документы! Как мне известно, Распутин вёл с Пухтинским и Аракчеевой откровенные разговоры, абсолютно не скрывая своего преступного замысла. Но ни Пухтинский, ни Аракчеева даже и не помыслили о том, чтобы сообщить властям о готовящемся злодеянии… А Вы говорите, что эти люди невиновны?

– Да, Ваше Высочество, Пухтинский и Аракчеева могут быть виновными в недонесении, при условии, что они осознавали серьёзность намерений Распутина. Но за недонесение предусмотрены Уголовным уложением иные наказания, но вовсе не смертная казнь. Немаловажно и то, что мы имеем дело со студентами, с людьми интеллигентными, в среде которых доносительство считается подлостью, а если учесть молодой возраст осужденных, склонность их к максимализму…

Великий Князь вскочил с кресла.

– Простите, Ваше Величество, – обратился он к Александре Фёдоровне, – я солдат, и не очень разбираюсь в юридической казуистике. Но у меня в голове не укладывается, как это может быть, чтобы студент Императорского Московского университета, узнав, что кто-то готовит злодеяние против особы Государя Императора, мог скрыть это и не сообщить властям. Николай Валерианович не желает понять, что бомбисты объявили нам всем войну, а на войне не до формальностей. Или власть жестокой рукой уничтожит крамолу, или же вот такие студенты-недоучки взорвут всю Россию. И тогда уже будет поздно, господа!

Сергей Александрович на мгновение задумался, как будто что-то вспоминая. Затем продолжил:

– Мне сейчас стыдно вспоминать, что четырнадцать лет назад я счёл возможным передать брату прошение Льва Толстого о помиловании цареубийц. Тогда я был искренне уверен, что нельзя начинать новое царствование с казни. Сегодня же я говорю, что никакое живое христианское чувство не может стать причиной для потакания цареубийцам. Пусть каждый получит по заслугам и пусть каждый несёт свой крест.

– Каюсь, Ваше Высочество, я тогда тоже просил отложить казнь цареубийц, чтобы не вызывать в обществе лишних волнений, – тихо сказал канцлер. – Но сегодня я понимаю, что был не прав. Любое милосердие будет воспринято обществом не иначе, как проявление слабости, а этого допускать нельзя! Террористы объявили войну престолу, а потому их надлежит уничтожить. И меньше всего меня в настоящий момент волнуют юридические тонкости! На войне нет времени на все эти фокусы!

Сергей Александрович взял со стола справку охранного отделения, нашёл нужное место и зачитал:

– Вот, извольте, «…гремучая ртуть, в шести сосудах, в количестве около фунта; пикриновая кислота, в количестве около 1/4 фунта; азотная кислота разной крепости, в шести сосудах… металлическая ртуть, в двух сосудах около 3/4 фунта; бертолетовая соль…» Неужели Вам этого мало? Или Вы, Николай Валерианович, наивно считаете, что такие вот студенты-интеллигенты готовят свои бомбы лишь для царствующих особ? Так Вы не тешьте себя такой надеждой. Вы для них – опричник, держиморда и палач. И не дай Бог, чтобы вот такие вот милые студентики-интеллигентики пожелали покарать Вас за преданность престолу…

– Вашему Высочеству должно быть известно, что в 1881 году я возглавлял обвинение в процессе по делу о злодеянии первого марта, – твёрдо ответил министр юстиции. – И я просил для всех обвиняемых смертной казни… Смерти! Хотя с государственной преступницей Софьей Перовской мы были дружны в детстве. Её отец был псковским вице-губернатором, а мой – губернатором.

Елизавета Фёдоровна, которая до того не вмешивалась в разговор, не выдержала:

– Николай Валерианович! Я всегда стремилась найти настоящую и сильную веру в Бога, всегда старалась жалеть ближнего своего… Я имею доброе сердце! Но нечего жалеть тех, кто сам никого не жалеет! Эти люди переступили запретную черту, превратившись в животных. В животных, которые даже не раскаялись! Я согласна, что необходимо сделать всё, чтобы не допустить превращения революционеров в героев… Преступников нужно казнить и широко оповестить всех о такой казни, чтобы убить в них желание рисковать своей жизнью и совершать подобные преступления. Пусть умрут те, кто возжелал смерти русскому царю и царице! Но кто они и что они – пусть никто не знает… Пусть в газетах не будет имён казнённых, а тела их захоронить тайно, чтобы никто не знал об этом. Или же сжечь и развеять прах по ветру…

Наконец Александра Фёдоровна решилась. Тихим голосом, не глядя на окружающих, она произнесла:

– Сегодня утром я была почти готова к тому, чтобы проявить христианское милосердие и помиловать злоумышленников. Они молоды, у них у всех есть матери, которые будут невыносимо страдать… Но потом я на мгновение вспомнила первоапрельскую трагедию. Я вспомнила грохот, крики, кровь. Этот невыносимый запах дыма и крови… И страдания моего несчастного мужа… Злодеи должны быть наказаны, жестоко и справедливо.

Голос Императрицы немного дрогнул, стал хриплым. Предательская слеза покатилась по её щеке. Нервно смахнув слёзы платком, Александра Фёдоровна продолжила:

– Я сделаю всё, чтобы этого больше не повторилось. А все те, кто рассчитывал, что после злодейского убийства Николая Александровича в России наступит хаос, жестоко ошибаются. Да, я всего лишь слабая женщина… Я очень люблю Россию, которая стала моей новой Родиной… Я люблю русских людей, и на добро я буду всегда отвечать добром… Но я никогда не буду жалеть подлых преступников, посмевших посягнуть на основы самодержавия!