Гэсэр - [5]

И сверкает оно серебром,

И нагрудник из серебра,

И нахвостник из серебра.

Перетянута туго-туго,

За подпругой видна подпруга,

Крепкий повод, красивый, тугой,

За седельной закинут лукой,

За седельной подушкою — плеть,

Хороша ее рукоять…

На таком бы коне сидеть,

На таком бы коне скакать!

Скакуна, что дышал привольем,

Хан-Хурмас к серебряным кольям,

К светлой коновязи привязал,

Посмотрел на него и сказал:

«Он готов для охоты вполне —

Приготовиться надо и мне!».

Облачил он в сорочку тело,

А холстина, как снег, блестела,

Из парчи он рубаху надел,

На одежды свои поглядел

И отменные выбрал штаны,

Из лосиной сшитые кожи,—

Словно печень, они черны,

И на замшу они похожи.

А потом сапоги натянул,

Что из рыбьей сделаны кожи,—

Черной юфти она дороже.

А потом на плечи надел

Из парчи накидку-дэгэл —

Богатырское облаченье.

Только пальцем большим шевельнул

И все семьдесят медных застежек

Сразу пальцем одним застегнул!

Он потом свой стан затянул

Кушаком извитым, прославленным,

Серебром и златом оправленным.

Он кольчугу надел и щит —

Ничего их не устрашит:

Ни равнин дожди многодневные,

Ни дружин вожди многогневные!

Он соболью шапку надел,

Что казалась огромной копной,

Кисть была словно холм травяной

И дрожала от ветра дорог.

Нацепил он на правый бок

Закаленный булатный меч,

Сотворенный для ратных встреч:

Он на восемьдесят шагов

Удлинялся при виде врагов

Иль сжимался на восемь шагов,

И при этом он был таков:

Острие — хитрей колдуна,

На ребре видны письмена.

Он привесил налучник стальной

Шириною в простор степной,

Нацепил он колчан, шириной

Равный узкой долине речной.

Он упрятал в налучник свой

Желтоцветный лук боевой

С крепкой шелковой тетивой,

С завитками из козьих рогов

И опасный для грозных врагов.

«Все готово, — подумал Хурмас, —

В путь-дорогу пора в добрый час».

Он выходит на двор, величавый

Повелитель небесной державы.

Открывает хангайскую дверь

Из чистейшего перламутра,

Без соринки, светлый, как утро,

Позади оставляет порог —

Белоснежный мрамор Хангая,

И по лестнице из серебра,

Ни ступеньки не пропуская,

Он спускается со двора.

А попробовали б спуститься

Жеребенок и кобылица!

А пошли бы за смельчаком

Кобылица да с лончаком!

Подошел он к серебряным кольям,

Где стоял на привязи конь,

Наслаждаясь небесным раздольем.

Хан-Хурмас погладил гнедого,

Приласкал коня удалого.

Взял он повод в левую руку,

Взял он плетку в правую руку,

Быстро ноги вдел в стремена,

На гнедого вскочил скакуна

И уселся крепко в седло

Из якутского серебра,

Возвышаясь, точно гора.

Круг проделал он, повторяя

Светлый солнечный круговорот,

И, как вихрь, помчался вперед —

Только пыль взметнулась густая,

Только шапки высокая кисть

Трепетала нитями алыми,

Развевалась над серыми скалами.

Путь Хурмаса давно ли начат,

Долго ль, коротко ль едет-скачет,

А до северной стороны,

Где паслись стада-табуны,

Доскакал властелин страны.

Оказался несметным скот,

Лошадям был потерян счет,

И китаец белобородый

Охранял овец и коней

Наилучшей, ценной породы.

Поздоровался с ним Хурмас,

И, насколько хватал его глаз,

Он увидел стада-табуны:

Овцы тучны, а кони сильны,

Не убавились овцы в числе,

Не убавились кони в числе,

Стало больше их, стали крупней.

И решил небожитель Хурмас:

«Напою овец и коней».

И к великой реке тогда,

Где черна, кипуча вода,

Он погнал табуны-стада.

То покрикивал криком тонким,

То покрикивал криком звонким,

То покрикивал громко, в голос,

И от криков степь раскололась

Под ягненком и жеребенком!

Он пригнал бесчисленный скот

К необъятной черной реке.

Стадо, вырвавшееся вперед,

Жадно воду чистую пьет,

А стоящее вдалеке

Лижет камни, тонет в песке.

Хан-Хурмас поскакал на юг.

Сколько пастбищ было вокруг,

Сколько было коров и быков

На зеленом просторе лугов!

Охранителем этих стад

Был китаец черноголовый,

И при нем быки и коровы

Приумножились: их число

С каждым днем росло и росло!

Говорит глава смельчаков:

«Напою коров и быков!»

И к реке он погнал стада,

Где желта и обширна вода.

То скрипучий крик издавая,

То могучий крик издавая,

То склоняясь к коню, то вставая,

Он пригнал бесчисленный скот

К необъятной желтой реке.

Стадо, вырвавшееся вперед,

Жадно воду чистую пьет,

А стоящее вдалеке

Лижет камни, тонет в песке.

Вот, оставив стада-табуны,

Хан-Хурмас поскакал то степью

Непомерной длины-ширины,

То сухой недотрогой-пустыней,

То крутой дорогой нагорной.

До тайги доскакал он синей,

До тайги он добрался черной.

Только тех промышлял зверей,

Кто побольше был, пожирней,

Малых, тощих он отпускал.

Долго он по тайге скакал,

Он и соболя изловил,

И стрелою сразил бобра,

Что белее был серебра.

На коня он навьючил добычу.

Навострил свои уши гнедой

И, внимая походному кличу,

Из тайги помчался домой.

Если тихо всадник скакал,

Замедляя бег скакуна,

Пыль вздымалась, мутна и черна.

Если с шумом всадник скакал,

Убыстряя бег скакуна,

То под ним сотрясался дол

И взлетали тяжелые комья,

Что размером были с котел.

Прискакал стрелок и храбрец,

Прискакал Хурмас во дворец.

Возле коновязи своей

Придержал он коня гнедого.

Сбросил влево одних зверей,

Сбросил вправо других зверей,

А потом сказал свое слово:

«Чтобы шубы сшить, отберите

Тех, которые попышнее,

Чтоб людей накормить, сварите

Тех, которые повкуснее!»

Вот хозяйка Гэрэ-Сэсэн

В богатырском небесном чертоге

Попросила мужа присесть

За широкий стол восьминогий,