Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг. - [7]

Савинков был очень сдержан. Впечатление он произвел на меня довольно сильное. В нем чувствовалось много воли, но в тоже время и неукротимого честолюбия, не знакомого с уступчивостью. Слишком большая пропасть, углубленная корниловским выступлением, разделяла его от наших вождей.

Через несколько дней я ехал в Ростов. На вокзале я встретил Савинкова, которого провожал С.С. Щетинин, близко стоявший к ген. Алексееву. Они холодно простились. Я видел, что Савинков уезжает из армии и больше не вернется.

С тех пор мы уже не встречались.

III. Каледин и казачество

Генерал Каледин был прирожденный военный и настоящий вождь. Коренной казак, скромный офицер, но бывший в гвардии, он одно время занимал довольно незаметное место начальника Донского юнкерского училища. На войне он заставил говорить о себе, как о начальнике 12-й Кавалерийской дивизии, едва ли не лучшей в русской армии, которая всегда справедливо гордилась своей блестящей кавалерией. В нее входили полки: Ахтырский гусарский, Стародубовский драгунский и Белгородский уланский. Как это полагалось, каждой дивизии был придан один казачий полк – Оренбургский. Одно название этих полков для каждого военного русского человека покажет, чего мог достигнуть талантливый начальник с такой частью.

Дивизию эту вскоре уже перестали называть двенадцатой, а называли просто Калединской. Знаменитое Галицийское (так называемое Брусиловское) наступление застает его уже командующим 8-й армией. Он берет Луцк, и ему обязаны мы первыми успехами этого блестящего наступления. Во время революции он был, после ранения, на Дону и громадным большинством избран в атаманы войсковым кругом.

Когда заколебался весь наш фронт и вся армия подверглась разврату керенской и большевистской демагогии, начало которой положило неудачное слабое министерство Гучкова, казачество все еще крепко держалось старых заветов и традиций.

Этот народ-воин, живший по своему особенному укладу, по своим вольным законам, которые близорукое русское правительство любило ограничивать, не мог поддаться так легко большевистской и большевизирующей демагогии. У казаков была своя психология – казачья. Казак был всегда казаком, а не солдатом. Нередко было услышать от казака об офицере регулярной армии, как о «солдатском офицере». Кроме того, казаки были богаче других земледельцев России. Связь их дворянства с простым казачеством была гораздо сильнее, чем в остальной России. Несмотря на то, что военные обязанности лежали тяжелым гнетом на казачестве, казак должен был являться одетым и с конем; целый ряд привилегий охранял его права.

Революция закрепила эти права и сократила обязанности, и казачеству ничего привлекательного не могла обещать голодная демагогия большевизма. Во главе этого народа и стоял генерал Каледин.

Я помню его на июльском собрании в Москве, собранном Керенским для «объединения» в Большом театре. Он категорически поддержал требование сохранения старой дисциплины, т. е. того, на чем горячо настаивали Алексеев и Корнилов.

Сам по себе это был человек несловоохотливый и довольно сумрачный. Про него говорили, что редко кто видел его улыбающимся, а не только смеющимся. Почему-то этот казак был женат на француженке, но и жена его не могла заставить нарушить его замкнутый образ жизни.

Пока цело было казачество, оно всецело ему доверяло. Посланец Керенского – Скобелев, богатый социалист из купцов, торговавших с Персией, которым молва приписывала спекуляцию на персидские туманы, попробовал подорвать доверие к Каледину среди членов демократического Донского круга, но плачевно провалился, и тот же Керенский, который продавал казачество, искал защиты у донских казаков ген. Краснова, когда рухнул карточный домик нашей «великой» революции.

С успехами большевизма положение атамана стало особенно тяжелым. Разврат коснулся и казачества. Инстинктивно боясь его, большевики не смели сразу объявить ему войну, но искали всяких поводов, чтобы проникнуть на Дон, пользуясь сравнительно бесправным положением неказачьего земледельческого населения, так называемых «иногородних». С ноября они уже повели довольно интенсивную борьбу.

Молодые казаки, пробывшие уже три года на войне, были рады отдохнуть и приняли революцию, как освобождение от некоторых своих обязанностей. С другой стороны, казачество, всегда гордое и самостоятельное, не мирилось с мыслью, что они должны защищать Россию, когда русские солдаты бегут с фронта. Эта молодежь сыграла тяжелую роль в истории казачества. Старое, не военнопризванное, поколение, так называемые старики, не могли примириться с этой психологией, и началась трагедия казачества. Вооруженное здоровое казачество не хотело воевать с большевизмом, устав от борьбы. Старики же стояли на стороне порядка и борьбы с большевизмом. Между тем между атаманом и казачеством стоял Донской войсковой круг.

Этот парламент, зараженный демагогией, стал искать какого-то сближения с большевизмом, если не в России, то на Дону.

Каледину стоило громадных усилий сохранить организацию ген. Алексеева. которую готовы были предать левые элементы круга, и даже приезд ген. Корнилова держался одно время в строгом секрете.