Герман - [6]
Наконец Фанера заметил Германа. Схватился за косяк, но тут же кинулся к поверженному, опрокинул по пути два ведра клея, замахал руками, закричал. Упал на колени рядом с Германом. Дернулся было вытащить нож, но не осмелился дотронуться до него.
Герман лежал не шевелился. От Фанеры тянуло одеколоном, а может, клеем.
– Что стряслось? – надрывался Фанера.
Все молчали. Фанера снова склонился над Германом. Ему захотелось чихнуть, но это как-то неправдоподобно – чихать, когда тебе вонзили нож в сердце.
– Герман, ты меня слышишь? Это я, Фредрик Юэль Юхансен, ты меня слышишь?
Герман его отлично слышал, но не знал, стоит ли отвечать. Лучше все же подождать, пока он успокоится.
– Бегите за медсестрой! Бегом!
Никто не пошевелился и никто слова не произнес.
Фанера взял Германа за запястье и прижал свое огромное ухо к его губам. Было щекотно.
– Герман, а Герман… лежи тихо… помощь сейчас будет… ты будешь жить… не волнуйся… все обойдется… ты как?
Герман открыл глаза и увидел прямо перед собой ухо Фанеры, похожее на внутренность огромной мидии.
– Спасибо, тут порядок.
Лицо Фанеры собралось в кучку, он растерянно оглядывался, но все отводили глаза и насвистывали неприличный марш полковника Боуги[7]. Герман медленно поднялся и побрел на свое место, выдернул нож, картонка упала на пол.
Высвистывать мелодию у народа уже не было сил. Смех гремел со всех сторон, сотрясал стены. И вдруг разом смолк: вклинился другой звук – пугающий, страшный. Фанера стоял на коленях и плакал, даже не пытаясь это скрыть. Прижал руки к бокам старого пыльного пальто и плакал.
По дороге из школы Герман едва не забыл про парикмахера. Больше всего ему хотелось уплыть на датском лайнере в Австралию. Или хотя бы уехать на трамвае в далекий от центра Дисен.
На Скуввейен он встретил Муравьиху. Бывает, говорят, шило в попе, тараканы в голове, язык без костей и руки-крюки, но полные ноги муравьев наверняка хуже. Тетка едва переставляет ноги, она опирается на костыли и выбрасывает вперед тело, при каждом шаге оно содрогается. Герман уже много раз прикидывал, откуда взялись у нее в ногах эти мурашки. Проглотила она их, что ли, по несчастью? Вид у Муравьихи страшно грустный, и Герман всегда переходит на другую сторону, завидев ее.
По всей аллее Бюгдёй со стуком осыпаются каштаны. Набив на зиму полный рюкзак снарядов, Герман шагнул в парикмахерскую.
Вообще-то здесь хорошо. У Пузыря, как всегда, влажные волосы и тоненькие черные усики. Он нажимает на педаль, и кресло поднимается, этот трюк Герман любит. Пока он едет наверх, чувствует себя немножко крановщиком. Еще ему нравятся расчески в голубом растворе и рекламные плакаты бальзама «Брил» и шампуня «Чеселайн» – там влюбленные парочки с красивыми лицами и пышными волнами волос.
– Как тебя сегодня стричь? – спросил Пузырь, накачав кресло до нужной высоты и утирая от усилия пот.
– Как брата.
– А какая у брата стрижка?
– А вот и нет у меня брата!
Они захохотали на два голоса. Пузырь щелкнул ножницами, поднял растопыренными пальцами волосы Германа и начал стричь, мурлыча себе под нос известный шлягер из концерта по заявкам, но не псалом, к счастью.
Герман с интересом рассматривал картинку в зеркале: в нем отражалось второе зеркало у него за спиной и шеренга дам в космических шлемах перед ним. Он видел себя в сотне кресел в череде уменьшавшихся мужских залов, сходивших на нет в точке размером с муху. В парикмахерской много интересного – сам он, например, обернут накидкой, которая быстро покрывается светлыми волосами, на шее у него топорщится воротничок из гофрированной бумаги, а ногами он упирается в подставку.
Пузырь вдруг прекратил стричь. Герман запрокинул голову и увидел перед собой его ноздри: в каждую влезет каштанов по восемь, не меньше. Пузырь вернул его голову на место, несколько раз щелкнул ножницами, но снова замер, уставившись Герману в затылок. Вот кто, интересно, стрижет самого Пузыря, или дергает зубы дантистам, или вырезает аппендицит хирургам?
Странно, что Пузырь замер так надолго, начал раздражаться Герман. Может, достригся до мозгов и теперь читает мои мысли? Такого уговора не было.
Наконец Пузырь распрямился, достал мокрую расческу и сделал Герману прямой пробор.
– Будем считать, что так сойдет?
– Вполне сойдет, – ответил Герман.
– Можешь передать маме, что я хочу поговорить с ней?
– Она же только сделала пермент.
– Не пермент, а перманент. Но я все равно хочу с ней потолковать.
– Хорошо, Пузырь.
И на десерт самое приятное: Пузырь обмахнул ему голову и шею мягчайшей щеткой, сделанной в перуанских Андах из хвостов тамошних лам.
Потом Герман получил две кроны сдачи с пятерки, сунул их в карман и вышел на улицу.
Ветер холодил стриженую голову. И вдруг прямо ему на черепушку упал каштан и чуть ли не прилип. Пришлось долго трясти головой, чтоб его скинуть, мягкие мытые волосы рассыпались по лицу. Но Герман спокойненько достал из кармана железную расческу, встал перед тройным зеркалом в окне и занялся пробором. Немедленно позади зеркала возникла физиономия Пузыря. Он пристально посмотрел на Германа, и глаза у него сделались такого же грустного цвета, как у Муравьихи.
