Герман - [42]
– Беговые коньки!..
Он немедленно примерил их. Коньки оказались чуть великоваты, и Герман расхаживал в них по гостиной косолапя.
– Они немножко на вырост, – объяснила мама, – но если подложить газету и надеть носки, будут в самый раз.
– Наше вам мерси.
– Поскорее давай обновляй норвежский национальный рекорд, – сказал папа, заложил руку за спину и стал показывать китайский старт. Он встал в стойку, но вместо рывка выпрямился, опустил голову и сказал маме: – Прости. Сегодня это ни к чему.
– Прекрати! – отозвалась мама. – И давайте дальше.
– От Германа – папе… Мне?! – радостно воскликнул папа и стянул бумагу. Надолго замолчал. Потом снова обрел дар речи: – Три мотка шерсти. Красный, белый, синий. Интересно…
Ничего не понимая, Герман заковылял к елке.
– Я, кажется, наклейки перепутал, – объяснил он шепотом. – Это, конечно, маме.
Папа с облегчением выдохнул и передал шерсть маме.
– Большущее спасибо, Герман. Что ты хочешь, чтобы я тебе связала?
– Может быть… беговой костюм?
– Мамуся, ты сразу размерчик побольше закладывай, – заржал папа. – Пока свяжешь, пару лет пройдет, а то и больше.
– Да ну тебя.
– Я просто хотел сказать, что Герман растет прямо по часам!
Он запустил свои длинные руки под елку и вытащил новый сверток.
– От Германа – маме. Это мне теперь?
– Видимо.
Папа старательно снял обертку и хитро подмигнул Герману.
– Двести метров лески! Хо-хо, теперь весь угорь наш!
– Надеюсь.
– Там еще один подарок остался, – сказала мама. – Герману от дедушки.
– От дедушки?
– Тут так написано: «Герману от дедушки».
– Так он все-таки мог ходить?
– Ему могли и помочь.
– Помочь – это всегда хорошо.
Для начала Герман осторожно ощупал сверток – он был маленький и мягкий. Потом аккуратно открыл его, чтобы не порвать красивую бумагу, и сел где стоял.
– Шапочка… – просипел он. – Конькобежная.
Он содрал с себя старую и одним движением натянул новую, с тремя полосками и острым клювиком на лбу. Шапка села как влитая. Герман снова встал и сделал по комнате круг почета, высоко задрав голову.
– Спасибо, дедушка! – прокричал он. – Спасибо тебе большое-пребольшое!
Мама взглянула на папу: он прятал за спиной что-то еще.
– Ой, – сказал папа, – ничего себе. Да тут еще один подарок для Германа! От мамы с папой.
Едва Герман коснулся упаковки, в комнате стало тихо-тихо. От этого у него неприятно заныло в животе.
Он аккуратно развернул красивую бумагу и отложил в сторону. В руках у него оказалась коробка с надписью по-иностранному.
– Спасибо. Как раз сложу свои каштаны.
Родители подошли ближе.
– Открой коробку, – улыбнулась мама.
– Как скажешь.
У Германа все внутри будто завязалось узлом, и узел этот стягивался туже и туже, пока он медленно снимал крышку. Наконец он заглянул в коробку.
– Парик…
– Из настоящих волос человека, – объяснил папа.
– Какого? – спросил Герман.
– Что – какого? Они это… твои теперь.
– Вы ведь ни с кого скальп не снимали?
Папа обернулся к маме и стал терзать леску, а ее как-никак двести метров.
– Конечно, нет, – сказала мама. – Волосы сдают люди, у которых их слишком много.
– Вроде свояка из Хаделанда?
Родители долго переглядывались, папа машинально сделал петлю, мама громко дышала носом. Потом она присела рядом с Германом.
– Смотри, по цвету точно твои волосы. И пробор на твоей стороне. Его можно мыть шампунем. Не примеришь?
– Ну…
Пальцы не гнулись и не хотели помогать.
– Отвернитесь.
Они послушно отвернулись. Герман снял конькобежную шапочку и нахлобучил парик. Он был гораздо мягче прежнего, с челкой, и голова в нем казалась легкой, невесомой и какой-то не своей, а присланной напрокат из-за границы и очень модной.
– Уже можно?
– Ага.
Они обернулись и затараторили, перебивая друг друга:
– Герман, замечательно! – мама.
– Краше некуда, по-моему! – папа.
Погладить себя по голове Герман не дал, хотя они тянулись.
– В прошлый раз вы говорили то же самое.
– Давай в зеркало посмотрим?
– Нет! Не посмотрим.
– Выглядишь как раньше!
Папа прикусил язык на полуслове, но права голоса на сегодня уже лишился.
– Отвернитесь!
Они послушно подчинились. Герман снял парик, сложил его в иностранную коробку и надел обратно конькобежную шапочку.
– Кто не спрятался, замри! А я спать пойду, наверно.
Они шли за ним по пятам. Смотрели, как он убирает коробку в нижний ящик стола.
– Ты не хочешь поесть?
– Я сегодня досыта всего насмотрелся.
– Коньки, пожалуй, лучше снять.
– Последний бежит без пары, – сказал Герман.
Он заснул на повороте, выпростав одну руку, а дедушка стоял у кромки дорожки, чтобы зафиксировать мировой рекорд.
Во «Фрогнере» – новый фильм о Зорро, он вернулся домой в Мексику, но Герман идет не в кино. Ему снова к врачу.
Они переступили порог приемной, и мама схватила его за руку. Тут было полно людей и лишь один свободный стул. Сегодня приема ждали чуть живые доходяги. Брюки у многих были расстегнуты, вдоль стены стояли ведра. Больные прикрывали рот рукой и мычали что-то сквозь пальцы, издавали странные звуки, дергались всем телом, жмурились, и лица делались похожи на сморщенные яблоки. Запах в приемной стоял хуже некуда, хотя окна нараспашку, а на улице минус восемнадцать. Но пахло как на набережной у «Фреда Ульсена», если к тамошней вони от нечистот добавить запах старых тапок со свиными ножками внутри.
