Герман - [15]

Наконец с ясного неба ударила молния и прочертила большую букву Z; по всему залу разом вскрыли шоколадки, и по рядам, как длинный змей, протянулось шелестящее «ззззззз». Появился Зорро верхом на коне, все затопали в такт галопу, а Зорро пронесся мимо них, подняв в знак приветствия шпагу, и исчез за занавесом, а тем временем над печальным пейзажем поднялась луна, и невидимый оркестр наяривал не за страх, а за совесть.

Сначала Бернардо показывал фокусы. Засунул яйцо ослу в одно ухо, а из другого вытащил денежку. А яйцо нашлось в штанах у отиравшегося рядом типа совершенно бандитского вида, но уже кокнутое. Папа засмеялся и пихнул Германа. Затем Бернардо поехал домой к Зорро (которого вообще-то зовут дон Диего, и он поэт) и поведал ему о прекрасной даме, ее заточили в крепость Монастариос.

Зорро не в силах жить с таким кошмаром. Когда на деревню падает ночная мгла и часы единственной церкви бьют двенадцать раз, Бернардо помогает ему переодеться. Зорро надевает плащ, водружает на голову шляпу, засовывает за пояс шпагу, надвигает маску на глаза и натягивает на руки огромные перчатки, похожие на краги регулировщика на площади Соллипласс. Все, Зорро готов. Он прыгает в окно и приземляется на спину своего коня Торнадо – тот, по счастью, пасся как раз под этим окном. И вот уже Зорро несется в ночь, невидимый оркестр играет, черные облака ходят взад-вперед по небу, но белая луна висит тихо, как пришпиленная.

Крепость стоит на вершине горы. Зорро паркует Торнадо у дерева и последний отрезок крадется на своих двоих. Финишные сто метров ему приходится карабкаться отвесно вверх. Он добирается до узкого лаза и с трудом втискивается в него.

И вот Зорро в крепости. Он стоит в коридоре, полном теней и оружия. Неподалеку слышны громкие голоса, смех, там многолюдно. Но откуда-то снизу глухо доносится женский плач, и Зорро сразу понимает, что прекрасная дама попала в беду, как и докладывал верный Бернардо. Зорро отыскивает узкую крутую лестницу и лезет вниз. В каменной нише горит факел, Зорро, недолго думая, хватает его. Здесь плач слышен отчетливо, Зорро приближается к темнице, в которой томится пленница.

Вдруг он резко останавливается. Шаги. Тяжелые шаги. Из-за угла выходит горбатый великан, у него один глаз, но два острых ножа в руках. Стражник. Они замирают лицом к лицу, но длится это недолго, Зорро сует факел великану под нос, тот вскрикивает и валится на каменный пол, с размаху бьется головой о камни и уже не встает до конца фильма. Зорро уже почти отстегнул связку ключей у него на поясе, но тут со всех сторон набегают враги и перекрывают все пути. Он выхватывает шпагу, и начинается бой. Враги несут большие потери, Зорро разит их пачками, но все время подбегают новые, Зорро один против полчища, и в конце концов они одолевают его. Вот он прижат к стене, а перед ним беснуются тридцать разъяренных головорезов.

Тут появляется сам Монастарио – и оказывается тем самым бандитом, которому Бернардо сунул в штаны раздавленное яйцо, у него все еще пятно в интересном месте.

Зорро безжалостно кидают в тюремную камеру, тяжелая дверь захлопывается, шесть замков запираются, шаги и голоса затихают где-то выше, в крепости. Он слышит стенания дамы в соседней камере, а потом – новый звук: заводится машина, ржавые шестеренки сцепляются. И вот Зорро видит собственными глазами, как стена приходит в движение, надвигается на него, камера становится все у́же и у́же, каменная стена медленно приближается, удержать ее не получается, стена все ближе и ближе, он уже пластается по противоположной стене, тоже не стоящей на месте…

Внезапно экран полностью темнеет. Тишину в зале можно потрогать руками, как черного коварного кота. Занавес скрипит, и в нижнем углу экрана появляется скромная маленькая надпись: «Продолжение в следующем месяце». В ответ немедленно звучит хоровой свист, в экран летят конфетные фантики, каштаны, сор из карманов, но свет в лампах вдоль стен уже раскручивают (или прикручивают), и он разгорается все ярче.

Герман рывком натянул зюйдвестку. Они с папой вышли на улицу; небо высокое, черное и сплошь в звездах, как веснушчатый негритос.

У входа уже змеилась новая очередь, Германа так и подмывало рассказать им, чем все кончится. Но он отвлекся на два знакомых силуэта на той стороне улицы. Это доктор и медсестра, они стоят под фонарем, крепко сжимая друг дружку в объятиях, и небось полагают, что никто их не видит. Неудивительно, что они болеют простудой одновременно, подумал Герман.

Подошел трамвай в Дисен, постоял и снова тронулся в путь, оставив под фонарем уже одного доктора. Он повесил нос и дальше него не видит, так что и Германа не заметил.

– Думаю, Зорро вывернется, – сказал папа, – хотя стоять так целый месяц – приятного мало.

Они свернули на свою Габельсгатен. Соленый ветер тер жесткой щеткой лицо.

– Ты скоро опробуешь амуницию, да?

Герман не ответил, но папа все говорил у него над головой; видно, крановщики привычны беседовать сами с собой.

– В этом году наверняка полно яблок. Надо будет нам обоим взять по сетке. По большой сетке. Может, даже два раза придется пойти на пристань. А там наймем такси от Ратушной площади. Хорошо бы мерседес попался. Герман, ты не против, если я закурю?