Герман - [17]

И тут стулья разъехались и упали. Герман разом услышал все звуки: как он испуганно закричал, как вскочили родители, как разбилось зеркало и как падает снег.

…Кто-то тряс его и тряс. Герман открыл глаза. Он сидел на крышке унитаза. Перед ним на коленях стояла мама, в красной пижаме в золотую крапушку она была похожа на великанскую божью коровку. Герман стал считать крапинки, чтобы узнать, сколько он проживет.

– Ты ушибся?!

– Приземление прошло удачно.

Прибежал папа, у него пижама желтая в красную сыпь, очень похожую на корь, стал сметать осколки на совок.

– Это к несчастью на сорок дней и ночей, – заметил Герман.

– Скажи наконец, чем ты тут занимался? – горячилась мама.

– Кто-то снял с меня ночью скальп.

Теперь и мама заметила проплешину прямо над ухом, огромную, как крышка люка. Подняла руку, чтобы потрогать ее, но не решилась, стиснула пальцы; лицо ее все время меняло выражение. Папе тоже нужно было посмотреть, он подошел поближе.

У Германа рябило в глазах, ему стало совсем нехорошо.

– Если так вот зачесать, то почти не видно, – тихо сказала мама.

– Пустите меня!

– Но, Герман…

– Пустите, сказал!

Он растолкал их и убежал в свою комнату. Клок волос на подушке был похож на растерзанную дохлую мышь. Герман попробовал приладить волосы на место, но ничего не вышло. Они сыпались на пол, а за окном валил снег, он стал гуще. Герман собрал все волосы и положил в нижний ящик стола, где хранились каштаны.

Тем временем проснулся остальной мир. Бутыля открыл первую на сегодня бутылочку пива, Боров положил в сумку мел и пять бутербродов, Фанера заклеивал любовное послание уборщице, Яйцо успел отжаться три с половиной раза, Муравьиха уже потащилась куда-то по улице, ей на любой путь нужно вдвое больше времени, Якобсен-младший вложил в карман халата авторучки, Пузырь выдернул два волоска из левой ноздри, Руби аккуратно сняла сеточку с волос, а дедушка доел шоколадку и снова заснул. Герман тоже лег. Он больше не встанет. Это он твердо решил. Он ежик без иголок.

Через полчаса пришла мама.

– Герман, ты не хочешь идти в школу?

Он молчал.

– Можешь не ходить, но тогда я должна позвонить. А завтра нам снова к врачу.

– У нас нет телефона.

– Я могу позвонить из магазина.

Герман задумался. Он думал изо всех сил.

– Слабаков нет, – сказал он наконец.

Папа еще не ушел на работу, он пил кофе. Порезанный папин палец был упакован в пластырь, поэтому он держал чашку левой рукой и проливал кофе всякий раз, как поднимал ее.

Мама сварила яйца. Обычно это воскресное баловство, но Герман сразу увидел, в чем подвох. Рядом с тарелкой стояла большая бутылка рыбьего жира. Он зажмурился и сделал глоток, чтоб разом с этим покончить. На вкус как потные кеды вместе с плесневелой колбасой. Он передал бутылку папе, тот вопросительно глянул на маму, но приговор не смягчили и ему. Папа долго корчил страшные рожи, а потом выпил три чашки кофе, чтобы перебить гадкий вкус, и развел еще большее свинство.

Герман приступил к усекновению головы яйцу, но все не мог решиться стукнуть ножом по скорлупе. Это же как с яблоком. Ты никак не узнаешь, есть в яйце цыпленок или нет. А когда разобьешь яйцо, будет уже поздно. С яйца мысли Германа перескочили на учителя физкультуры, и желание есть пропало. Он отодвинул яйцо подальше. Но тут папа с хитрым видом взял его, зажал в руке и начал выделывать двумя руками кренделя вперед-назад, даже встал. Наконец показал руки: пусто. Конечно, они наградили его аплодисментами.

– Зовите меня Бернардо, – гордо объявил папа.

Он сел на свое место; раздался хруст, цвет папиного лица стремительно сменился на красный. Ни на кого не глядя, папа вскочил и шагнул к двери.

– С пластырем какие фокусы, – пробормотал он и поплелся в ванную, ссутулясь.

На стуле остался желтенький омлет.

Герман захохотал. Непонятно, откуда в нем взялся смех, но он был, он раздувался, как воздушный шарик, и рвался наружу. Герман уже не просто хохотал, а повизгивал, и мама тоже включилась, еще немного – и они свалятся от хохота под стол. Но тут появился папа в одних трусах. Он не смеялся. Вид у него был несчастный. Давясь смехом и хрюкая, мама пошла за ним в комнату – найти ему чистые брюки. А у Германа смех вдруг застрял в горле, встал поперек, как рыбья кость. Или это сердце выпрыгнуло из груди? Вот это уж совсем ни к чему. Зато цыпленка в яйце точно не было.

Вернулась мама, пряча руки за спиной.

– Герман, сегодня в зюйдвестке идти нельзя.

– Спорим?

– Послушай, там снег. Я достала твои теплые ботинки. И смотри, что связала.

Мама кинула ему шапку. Синюю, с огромным трехцветным помпоном. Помпонов такого размера Герман еще не видел. Он был больше щетки для пола и даже больше шевелюры Руби.

– Померишь?

Герман огляделся по сторонам, развязал узел, молниеносным движением скинул зюйдвестку и натянул шапку.

– Нормально?

– Вроде да, – ответил Герман. Его немного качало под пудовым помпоном.

На кухню заглянул папа, он снова натянул на лицо улыбочку.

– Пойдем вместе? О, вот это шапка! Сколько лет ты ее вязала, мамуся?

Мама ткнула его в живот, но ему это как слону дробина.

– Поосторожнее сегодня, – сказала она тихо.

Они побрели по снегу под снегом. Ботинки оставляли следы с прожилками.