Герда Таро: двойная экспозиция - [88]
Почему Чики бежал так поздно? Чтобы не навлечь неприятности на своего друга, который опасался экстрадиции в Будапешт, еще когда в Париже все было спокойно? Роберт Капа ходил по обетованной земле Соединенных Штатов без визы, и в марте 1940 года его приговорили к шести месяцам высылки. «Лайф» мог отправить его подальше от тюрем его родины, но о возможности вернуться потом в США Капе пришлось позаботиться самому. Ей стала первая же согласившаяся жительница Нью-Йорка («Can you do me a big favour, honey?»[299]), медовый месяц они провели вместе с парой друзей-фотографов, попавших в такую же ситуацию. Врач подтвердил две ложные беременности, служитель божий освятил христианские узы брака, оплаченного невестами. Они вернулись из Элктона, штат Мэриленд, под дождем, оглушенные нервным молчанием. На следующий день мужчин отправили в Латинскую Америку.
Пока немцы маршируют по направлению к студии Роберта Капы, он сам отбывает шесть месяцев изгнания в Мехико. Ему нужно освещать президентскую кампанию двух генералов – один с усами, другой с двойным подбородком; на митингах они выпячивают животы и произносят напыщенные речи боевых соратников Сапаты. Он хотел стать американским фотографом – вот и практикуется в роли Роберта Капы. Он ходит с коллегами «for drinks and chicks»[300] и, вместе с большими глотками плохого виски, глотает горечь от того, как «Лайф» использует его снимки («Nazi Fifth Column and Communist Allies Active in Mexico»[301]), а ведь эти фотографии он сделал благодаря ветеранам гражданской войны в Испании, встретившим его с распростертыми объятиями. Время от времени он исчезает, уходит в отпуск от самого себя и едет к подруге, которой по душе эта абсурдная страна. Кати, которая еще в Испании называла его продажным человеком, он признается теперь в своем отвращении, хоть она и не верит, что он хочет все бросить. Но венгерские друзья неразлучны, и, пока Кати и Андре вспоминают будапештскую юность, третий крутит педали своего велосипеда в поисках спасения для себя и фотографий.
Чики тоже работал в Испании, хотя и пробыл там меньше, чем его друзья. Поэтому, едва оказавшись в Бордо, он пытается найти какого‑нибудь испанца, направляющегося в Мексику, которая принимает республиканских беженцев гостеприимнее любой другой страны в мире. Наконец, понимая, что медлить нельзя – немцы наступают, – он довольствуется чилийским товарищем и передает ему три коробки, их надлежит доставить в укрытие – в консульство. Здесь следы Чики Вайса на время теряются; вероятно, в Марселе его задержат жандармы и депортируют в Марокко.
Должно быть, именно в этот период его названый брат получит письмо из концлагеря, где держат вступивших в Иностранный легион ветеранов-республиканцев и многих из евреев, укрывшихся в Касабланке. Виза, документы, место на корабле: получить все это – задача, решить которую под силу лишь Роберту Капе, с его рычагами влияния. Досадуя, что, пока он ждал американского вида на жительство, он пропустил Битву за Британию, Капа торчит в лондонском «Дорчестере», который у него вместо приемной (с видом на Гайд-парк), пока кто‑нибудь не наберется смелости и не отправит его на войну, которую он хочет снимать во что бы то ни стало. С тех пор как Венгрия вступила в конфликт, даже The Greatest War Photographer in the World стал enemy alien.
Поэтому Капа отправляется в мексиканское посольство в Лондоне и апеллирует к знакомству с бывшим президентом Ласаро Карденасом и к его поддержке тех, кто внес свой вклад в борьбу республиканцев. Виза получена, остается решить проблему с кораблем.
И корабль нашелся: «Серпа Пинту», приобретенный Companhia Colonial de Navegação[302], чтобы увеличить число трансокеанских рейсов, которые в 1940‑е годы могла гарантированно выполнять лишь нейтральная Португалия. В Рио‑де-Жанейро судно принимало на борт немногочисленных немецких колонистов, жаждущих сражаться за фюрера, но в обратную сторону спрос на переезд никогда не иссякал. За двадцать рейсов «Серпа Пинту» перевезла Марселя Дюшана, Симону Вейль, рахитичного берлинского ребенка – будущего промоутера «Грейтфул Дэд», даже Любавичского ребе, который по приезде в Бруклин станет чем‑то вроде мессии, и скопище святых и иконоборцев обретет своего рода пугало, поднявшееся на борт в сентябре 1942‑го.
