Герцоги республики в эпоху переводов - [20]

Итак, речь идет о технической экспертизе в точном смысле этого слова, когда интерес к определенному и достаточно случайному (с точки зрения внутренней логики развития самого социального знания) явлению непосредственно определяет предмет будущего исследования. При этом представления эксперта о значимости и статусе обсуждаемого явления, а также его моральная, политическая и т. д. оценка происходящего не имеют решающего значения и в пределе могут быть вынесены за скобки. Характерно, что с таким распределением ролей согласны, как мы видели, и интеллектуалы, и «работники социальных наук».

Однако можно привести и другие примеры, которые заставляют гораздо осторожнее высказываться не только о способности социальных наук ограничиться ролью «объективного эксперта», но и об их желании взять на себя эту роль[72]. Речь идет об участии историков в процессах над нацистскими преступниками, происходивших во Франции в середине 90-х годов[73], в ходе которых историки ощутили себя в новой и непривычной роли экспертов, владеющих документальным знанием о прошлом, в частности о коллаборационизме. Им пришлось превратиться из «исследователей» в «свидетелей», вынужденных предоставлять обвинению дополнительные косвенные улики, а иногда и прямые доказательства виновности (или невиновности) обвиняемых. Попав в центр общественного внимания (а интерес французского общества и средств массовой информации к процессам был огромным), историки были вынуждены высказываться по поводу болезненной и актуальной политической темы.

Многие сочли, что от историков в этом случае потребовалось больше, чем от них можно было бы ожидать как от профессионалов. Этот аргумент послужил поводом для некоторых из них отказаться от участия в процессах в качестве экспертов[74]. Превращение историков-профессионалов в экспертов натолкнулось, таким образом, на неожиданные трудности, связанные с нежеланием историков покинуть уютную атмосферу академической нейтральности, выйти за пределы замкнутого профессионального сообщества с его привычными требованиями. Вместе с тем, по словам Франсуа Артога, история сегодня интересует общество только постольку, поскольку она касается актуальных вопросов современности.

На пути социальных наук к роли объективного, компетентного и независимого судьи встают и другие трудности. По свидетельству многих моих собеседников, исследователи, становясь экспертами, вовлекаются в те же отношения со средствами массовой информации, что и медиатизированные интеллектуалы: они также сталкиваются с необходимостью крайне упрощать, вульгаризировать свой дискурс в угоду публике и с давлением публики на выбор предмета исследования. По меткому выражению Люка Болтански, роль социальных наук теперь сводится к роли посредника, чья социальная и интеллектуальная функция — «озвучивать» дискуссию, но отнюдь не определять ее предмет — оказывается крайне схожей с ролью ведущего телепередачи:

«Огромная часть социологии, которой занимаются в университетах, — это прикладная социология, огромные лаборатории, которые существуют благодаря локальному муниципальному финансированию. Социологи превратились в таких посредников, которые делают то же, что менеджеры, или же то, что делают журналисты, а именно озвучивают дебаты в средствах массовой информации. Это не очень интересно интеллектуально, но это имеет достаточно большое социальное значение. Аналогична и роль психологов, которые занимаются решением конфликтов в муниципалитетах».

Способна ли роль эксперта стать панацеей для социальных наук? Как влияет она на положение социальных наук в обществе и каковы ее последствия для их идеологического проекта? Ибо амплуа эксперта присущи внутренние противоречия, идущие вразрез с устоявшимися представлениями о социальных науках.

Мы уже упоминали о том, что роль эксперта не предполагает свободу выбора сюжета, по которому ему предстоит высказаться. Исследовательская программа навязывается эксперту обществом, формулируется в «социальном заказе». Вот как понимает эту проблему Франсуа Артог применительно к истории:

«Особенность современной ситуации состоит в том, что историк больше не является хозяином положения. Не он определяет вопросы, не он фиксирует повестку дня. Что ему делать? Вернуться в Сорбонну и сказать себе: „Я буду заниматься чистой наукой“? Может ли он это сделать? С другой стороны, как и на каких условиях он может выступать в публичной дискуссии, не превращаясь просто в эксперта или просто в журналиста? Он разрывается между разными амплуа — журналиста, свидетеля и судьи».

Несколько неприятных для социальных наук следствий вытекает из такого положения дел. Действительно, если не сами социальные науки выбирают те вопросы, на которые они должны дать ответ, а вся научная проблематика определяется конъюнктурой общественной жизни, то объективность их подхода неизбежно оказывается под сомнением. В самом деле, больше не всеобъемлющий метод социальных наук и их внутренняя логика позволяют отличать важные сюжеты от сиюминутных. Напротив, весь выбор исследовательской программы подпадает под власть общественных настроений, пристрастий и фобий. Позиция эксперта принципиально изменяет положение исследователя: он должен находиться в постоянной готовности ответить на чужой вопрос, сохраняя при этом видимость полной независимости.