Герцог - [129]

— В каком смысле?

— В том смысле, что в Версале Людовик Четырнадцатый сажал апельсиновые деревья, чтобы перебить вонь от придворной оправки.

— Великое дело — образование, — сказал Уилл.

— Если употребить его к делу, — сказал Герцог. Он очень тщательно подбирал слова, стремясь производить абсолютно нормальное впечатление. Совершенно ясно, что Уилл, самый рассудительный и внимательный из Герцогов, присматривается к нему. Мозес надеялся благополучно пройти эту проверку. Впалые и свежевыбритые щеки были не в его пользу, как и этот дом (скелетики в туалетном бачке, совята в люстре, наполовину покрашенное пианино, остатки еды — из всех углов глядит брошенный муж); и скверно обернулась его «вдохновенная» вылазка в Чикаго. Очень скверно. К тому же заметно, что он не в себе: возбужденно таращит глаза и в широких радужках только что не частит пульс. Зачем мне досталось такое беспокойное сердце… Но уж так вышло, горбатого могила исправит. Таков я есмь и таким пребуду. Надо ли с этим бороться? Мое душевное равновесие — из непокоя. Не как у других: собраться с силами, проявить решимость. Диковато, но это так. На этих условиях я тоже — даже я! — способен кое-что уразуметь. Возможно, только на этих условиях. Я должен играть на том инструменте, который мне достался.

— Я смотрю, ты красил пианино.

— Это для Джун, — сказал Герцог. — Подарок. Сюрприз.

— Что? — рассмеялся Уилл. — Ты думаешь отправить его отсюда? Да тебе перевозка обойдется в двести долларов. А потом еще надо поставить, настроить. Оно что, особенное это пианино?

— Маделин купила его на аукционе за двадцать пять долларов.

— Поверь мне на слово, Мозес, прекрасное старое пианино ты купишь в Чикаго со склада. Массу старых инструментов вроде этого некуда девать.

— Правда?.. Мне цвет нравится. Яблочный, попугаистый, такой людевилльский цвет. — С какой-то одержимостью тянулся он взглядом к своей работе. Был готов сорваться, опять что-нибудь учудить. Этого никак нельзя себе позволить. Ни при каких обстоятельствах не должно сорваться слово, которое можно перетолковать как околесицу. И без того все скверно. Он увел глаза с пианино в тенистую садовую сень и сам решил стушеваться. Посчитаться с мнением брата.

— О’кей. В следующий приезд куплю ей пианино.

— Здесь у тебя, если угодно, превосходная дача, — сказал Уилл. — На отшибе, но очень мило. Если все образить.

— Тут будет замечательно. Слушай, можно устроить семейный курорт. Сложимся понемногу. Подстрижем кусты. Выроем бассейн.

— Конечно. Хелен ненавидит поездки, как ты знаешь. И Шура с удовольствием отдохнет от скаковых лошадей, карт, друзей-магнатов и девиц.

— На Баррингтонской ярмарке устраивают рысистые испытания… Нет, боюсь, ничего не выйдет. А может, переделать под санаторий? Или перевезти в другое место?

— Не имеет смысла. Я видел, какие дома идут на снос, когда расчищают трущобы или строят автобан. Разбирать его нет смысла. Может, сдать в аренду?

Герцог осклабился и устремил на Уилли насмешливый взгляд.

— Тогда только один выход: продавать. Но свои деньги ты не вернешь.

— Можно пойти работать и разбогатеть. Нажить кучу денег и содержать дом.

— Можно и так, — сказал Уилл. Он бережно говорил с братом.

— В диком я оказался положении, Уилл, правда? — сказал Мозес. — И для себя дичь, и для вас, для родных то есть. Что могло сулить такой финал? Этот чудо-зеленый уголок… Ты беспокоишься за меня, я вижу. — Пряча тревогу на таком родном, любимейшем лице, Уилл ответил ему взглядом, не оставлявшим сомнений.

— Конечно, беспокоюсь. И Хелен беспокоится.

— Не надо, не переживайте из-за меня. Я в необычном состоянии, но ничего страшного. Я бы открылся тебе, Уилл, будь у меня ключ. Расстраиваться из-за меня нет оснований. Боже, Уилл, сейчас расплачусь. Как же это все? Нет-нет, не буду. Конечно, это любовь. Или что-то еще, что сваливается на тебя, как любовь. Наверно, любовь. И мне ее не стряхнуть. Я не хочу, чтобы ты думал не то.

— С какой стати, Моз? — тихо заговорил Уилл. — Я нутром тебя понимаю. И чувствую так же, как ты. Если я подрядчик, это не значит, что я с тобой не разберусь. Я не для того приехал, чтобы навредить тебе, ты сам знаешь. Сядь, Мозес. Уж очень ты большой.

Мозес опустился на старый диван, отозвавшийся пыльным выдохом.

— И ты очень возбужден. Тебе нужны питание и сон. Возможно, некоторая медицинская помощь. Несколько дней в больнице, ни о чем не думая.

— Уилл, я возбужден, но не болен. Я не хочу, чтобы со мной обращались как с ненормальным. Спасибо, что приехал. — Он сидел, строптиво затихнув, подавляя нестерпимое, надрывное желание расплакаться. Голос потускнел.

— Не пори горячку, — сказал Уилл.

— Я… — Герцог обрел голос и заговорил внятно: — Я вот что хочу оговорить. Я слушаюсь тебя не по слабости здоровья и не потому, что сам не могу справиться. Я не против того, чтобы несколько дней поваляться в больничке. Если вы с Хелен решили за меня, я не возражаю. Чистые простыни, ванны, горячая пища. Сон. Чего лучше? Но только несколько дней. Шестнадцатого я должен быть у Марко в лагере. Это родительский день, он меня ждет.

— Согласен, — сказал Уилл. — Вот это правильный разговор.