Герберт - [5]

- Что? - спросила девушка. - Что ты мне хотел сказать?

- Я хочу проводить с тобой время, потому что друзей у меня нет. Вот. - Герберт закончил фразу весь красный. От дыма у него защекотало в носу. Он отпил сок, который горчил, и заглянул ей в глаза - они снова смотрели в разные стороны.

- Я бы тоже дружила с тобой, только между девушкой и юношей какая дружба.

- Ты хочешь сказать, что еще бывает любовь?

- Именно любовь, Герберт. Именно она впечатляет и вдохновляет женщину. - Бербель закашлялась, она смотрела куда-то мимо него, в безотчетную пустоту, в долину желтых плафонов и отсвечивающих свастик, в желто-черную даль событий, которым только суждено произойти.

Бербель была чрезвычайно мила, щеки у нее были матовые, а ресницы длинные-длинные. Раньше Герберт и не представлял, что ресницы могут быть такими большими. Военные, певшие патриотическую песню, встали, послышался скрежет металла, будто штыком рассекали стекло, в воздухе запахло паленым.

- Грядут перемены, - сказала Бербель и взглянула на толстого метрдотеля, который остановился у их столика - он кого-то подзывал: у стены освобождались места.

Послышался громкий стук обуви, сильно запахло потом. "А здорово мы им дали". - Голос говорящего был густой и громкий. "Здорово, - ответил ему другой, более низкий и тихий. - Вот начнется Олимпиада, уж мы этим америкашкам покажем, где раки зимуют". Это были спортсмены в футболках, белых брюках и белых спортивных тапках, лица у них были загорелые и выражали неукоснительный оптимизм. От бессознательной силы, исходящей от этих, видимо, простых людей, Герберту вновь сделалось не по себе. Тонкие гармоничные настроения он пытался отыскать в собственной душе - и не мог найти, не мог укрыться от звуков реальности, от тысяч ревущих голов, над которыми распростерлась на четыре стороны света всеядная свастика.

Приближалась Олимпиада, интересы спорта плотно переплетались с национальными. Спортсмены тоже стали петь песню: что-то про сильную нацию. Под конец песни они все встали и громко прокричали: "Хайль Гитлер!" И здорово у них это получилось, так здорово, что Герберту даже почудилось, будто птица со свастикой попыталась взлететь. И верно - орел уже было качнул крыльями, но в последний момент передумал, только знак сжал в когтях еще сильнее. От дыма, от возгласов, от плохих пирожных, от горького сока Герберта стало тошнить.

- Пойдем на воздух, я больше не могу, - попросил он Бербель, и та встала, от движения стула произошел неприятный скрип ножек об пол.

Герберту стало совсем плохо, и, чтобы не упасть, он оперся руками о стол.

- Послушай, - он выдохнул воздух, - я сейчас умру. - Это было сказано почти шепотом. - Деньги возьми в левом кармане.

Герберт увидел, как ловкие дамские - это в четырнадцать-то лет - пальчики вытаскивали у него из кармана трубочку банкнот. Герберт стоял красный, пиджак и рубашка мучили его, он хотел на воздух, на волю, которой уже не было вокруг. На улице ему стало лучше, он обрадованно вдохнул свежий после дождя воздух и посмотрел на яркое солнце, которое после дождя тоже казалось мокрым. Видимо, над Лондоном стоит такое же солнце, и дождь, может быть, тоже был в Лондоне. Герберт вспомнил фотографию в немецком альбоме: часы "Биг-Бен", а сверху черные пласты разнокалиберных туч. Называлась она "Английская погода". Фотография не нравилась Герберту - в ней не было мысли, - однако он почему-то вспомнил ее. А ведь и вправду над Лондоном в то лето тридцать шестого года светило солнце, точно такое же, как над Берлином в эту секунду; Герберт почувствовал себя ясновидящим. А через мгновение он уже думал о другом. Бербель задумчиво качнула головой, и они пошли по мокрым камням мостовой.

Вечером того же дня в доме у Герберта собралось разномастное общество. Два старых полковника, подрагивая усами, ели жесткие пережаренные бифштексы; старушки, обычно приносившие пирог из липкого теста, на этот раз испекли нечто другое, по форме напоминающее цеппелин, и это нечто горделиво и одиноко возвышалось на краю стола. Большая собака ждала подачек и от гостей не отходила. Священник, с которым бабушка очень дружила, все время протирал не очень чистой салфеткой свои очки; он сидел напротив Бербель. Герберту казалось, что он это делал от смущения. Хорошо, что бабушка меня не трогает, - он очень сильно уставал от разговоров с ней, бабушка говорила на языке прошлого века, а за собой Герберт чувствовал будущее. Усатый фон Зайц и второй усатый полковник шумно пережевывали пищу. Оба они были в красивых кайзеровских мундирах времен Первой войны, усы их топорщились в разные стороны, и они напоминали Герберту двух старых беркутов. Птицы методично клевали жесткое мясо и рассуждали о войне.

- Дорогой фон Алоф, а помните ли вы нашу удачную атаку на Марне? Когда мы пропустили вперед пушки и англичане посыпались, как кегли? Еще Фридрих Великий считал, что пушки должны скрываться в массе атакующих войск. И все равно это было удивительно, - говорил фон Зайц. - Я в бинокль рассматривал шотландских стрелков. На них были такие шикарные наряды: клетчатые юбки, гольфы...