Герберт - [2]

Герберт встал с кровати, подошел к окну и распахнул его; он стоял у окна и, как казалось, ни о чем не думал, потом сел в соломенную качалку, взял с ломберного столика маникюрные ножницы и стал подрезать заусенцы. Тихое, неуместное для посторонних занятие тайно, по каким-то непонятным человечеству связям, сопрягалось в его голове с воспоминаниями. Падали на пол заусенцы, а в голове оживала панорама детской железной дороги. Заводной паровозик вез четыре пассажирских вагончика. Состав кружил по запутанным коммуникациям, которые Герберт и его друг Франц строили на полу в течение целого часа. На подножке последнего вагона стояла деревянная фигурка проводника с красным флажком в руке. Почему игрушечный проводник не выпадает из игрушечного вагона? - подумал Герберт, сидя у открытого окна, и эта мысль взбудоражила его. Он отбросил ножницы, встал и прошелся по комнате. Мальчик Франц, с которым они четыре года назад играли в большом зале фон Штралей, уже два года как жил с семьей в Нью-Йорке, и хотя, когда он уезжал, они договаривались, что будут переписываться, тем не менее два коротких письма, посланные Гербертом, остались без ответа.

Герберт не замечал, как Германия превращается в Третий рейх. Часы, стоявшие рядом с кроватью, сквозь стеклянный колпак показывали половину двенадцатого. Ярко светившее солнце ушло с подоконника. Герберт выглянул в окно: навалившиеся на Берлин серо-стеклянные тучи заволокли все обозримое пространство вплоть до самого горизонта. Герберт вздохнул полной грудью и тут же почувствовал, как в глубине его существа сорвалось с оси и покатилось маленькое золотое колесико, - такое случалось всякий раз, когда ему что-либо не нравилось. От громко звучавшей музыки сводило в горле, и колесико выходило из-под контроля - от громких голосов оно тоже выходило из-под контроля. Когда бабушка убирала его комнату, он начинал нервничать; если же в комнате убирала служанка, то колесико начинало вращаться прямо-таки с отчаянием. Внутри бегущего и невидимого времени произошли тайные изменения, и, вероятно, не только у Герберта, но и еще у нескольких десятков людей в Германии в эту секунду изменилось настроение. На низком столике, рядом с кроватью, еще с вечера стоял высокий стакан с молоком; Герберт поднял его, понюхал и сделал несколько глотков. Он вспомнил, как когда-то отец приходил к нему в комнату с персиком или пирожным, садился на край кровати и смотрел, как сын ест. Смотрел и гладил его по руке, и Герберту была непонятна взволнованность отца. Теперь-то ему стало ясно, что это был взгляд прощания - ведь вскоре отец уехал.

Подойдя к письменному столу, мальчик выдвинул ящик и достал оттуда прямоугольный конверт, затем вынул письмо и развернул его. "Любимый Герберт, я уже три месяца как без вас, а все никак не могу привыкнуть". Герберт знал, что отец поехал лечиться, и рассчитывал навестить его в осенние каникулы, благо ехать было всего одну ночь. А сам он совсем не скучал. Отец чем-то отпугивал Герберта. Он был человеком замкнутым, и в редкие минуты общения, когда оба оказывались за одним столом, некоторая неловкость все время проскальзывала между ними. Герберту же очень нравились военные фотографии отца, нравилась фотография матери, висевшая у него в спальне. Он все время пытался вспомнить ее живой, однако образ метался, лицо ее с трудом удерживалось в памяти. "Мать твоя фарфоровая кукла", - сказала однажды бабушка, и ему стало обидно за маму, которую он видел всего два или три раза. Он помнил, как, подлетая к Кёльну, самолет бросало в воздушные ямы; квадратный фюзеляж двенадцатиместного "юнкерса", казалось, был готов распасться, и когда шасси заскользили по долгожданной полосе, он, очень пугавшийся болтанки и не проронивший за время полета ни слова, выдавил слезу. В деревянном флигеле аэропорта он увидел женщину, вовсе не показавшуюся ему знакомой. Тем не менее она подбежала и обняла его. Герберт же застеснялся и вытянул руки по швам. "Обними маму", - сказал отец, и мальчик, преодолевая неловкость, обхватил рукой шею незнакомой женщины. "Я твоя мама", - говорила она, словно жалея о чем-то. Сейчас, после пяти лет разлуки, у него в голове с трудом удерживалось то обстоятельство, что та женщина все же была его матерью. Под глазом у него тревожно задергался нерв. Открыв дверь комнаты, Герберт увидел бабушку: в одной руке она держала щетку, в другой - эмалированное ведерко с горячей водой; над ведерком клубился пар.

- Пойди ко мне в комнату и получи подарок - он на столе, а я пока уберу у тебя. И потом, Герберт, кого бы ты хотел видеть у себя в гостях?

- Никого, бабушка, абсолютно никого.

- Но я все же кое-кого пригласила.

Герберт хорошо знал весь состав приглашенных. Старый фон Зайц, если будет хорошо себя чувствовать; директор писчебумажного магазина, еще две постоянно улыбающиеся старушки, древние приятельницы бабушки, они принесут домашний пирог, и за весь вечер к нему никто не притронется, а потом этот пирог отдадут Цезарю. Больше, наверное, никто и не придет, а я позову Бербель, последний раз мы стояли и разговаривали целых десять минут. Видимо, она мне нравится. Да, скорее всего, она нравится мне, подумал Герберт.