Геополитический романс - [8]

Неслышный, он прошёл над ними, мазнув сквозь дым тенью. Аристархов понял, что пилот решил переждать дым, развернуться и сделать их в лоб. Стрелок орал матерную песню, достреливая последнюю ленту. Жанна плакала от счастья. Аристархову было как-то неловко объяснять им, что жить им всем осталось всего ничего.

Мутноватый Гильменд возник по курсу, и Аристархов полетел над водой и осокой. «По воде, аки посуху», — вдруг прозвучало в башке. Аристархов в последнее время пристрастился читать Евангелие. Жанна засыпала, а он зажигал лампочку в изголовье, читал, шлёпая москитов, а утром, пролетая над пустыней, думал об Иисусе Христе. Почему-то Аристархову казалось, что значение пустыни, как, впрочем, и воды, в жизни Христа исследовано недостаточно.

Аристархов вёл машину над Гильмендом — рекой, из которой пили воду кони Александра Македонского, — и воспалённым лбом, вернее, той его срединной точкой, где будто бы расположен несуществующий третий глаз, ощущал холодный взгляд пакистанского пилота — англизированного мусульманина, сына богатых родителей, окончившего американское лётное училище, владельца дома с бассейном, — давно держащего медленно ползущий над рекой вертолёт в перекрестье электронного прицела, отчего-то медлящего нажать на красную кнопку «Fire master».

В следующее мгновение серебристо-белый «Мираж», как острая льдинка, вдруг материализовался из синего прокалённого воздуха. Это было невозможно, но Аристархов — третьим глазом, не иначе! — явственно различил отделяющуюся от крыла красноносую, как очинённый карандаш, ракету.

Не вполне сознавая, что делает, подчиняясь нелепо стучащему в голове «аки посуху», Аристархов бросил машину вниз, и тут же, словно в золотой солнечно-водяной пряже, запутался вертолёт, стало до того хорошо, светло и чисто, что Аристархову подумалось: вот он, рай! Только немного странно было, что он влетел в рай прямо на вертолёте, да ещё с во грехе живущей с ним Жанной.

Аристархов резко подал штурвал на себя, понимая: ещё мгновение, и вертолёт пропадёт в воде. Машина нехотя вытащила железные полозья из воды, рассталась с рекой. Прямо над лобовым стеклом Аристархов увидел конические крылья «Миража». Позади прогрохотал как бы поставивший реку вертикально взрыв.

Промахнувшись, пакистанец решил вогнать воздушной волной вертолёт в воду, как гвоздь, но опасаясь за нежное, начинённое электроникой брюхо, прошёл недостаточно низко.

Вертолёт тряхнуло, обдало водой, но он остался в воздухе. Аристархов подумал, что никто никогда не поверит ему, что он ушёл от ракеты, притормозив о воду. Впрочем, вряд ли ему представится возможность кому-нибудь об этом рассказать. Двух подряд чудес случиться не могло. От второй ракеты Аристархову было не уйти.

Между тем золотое райское облако вокруг вертолёта не рассеивалось. Аристархов теперь уже не мифическим третьим глазом, но затылком ощущал ярость заходящего на второй круг пакистанца. Он почти что бросил штурвал, посадил Жанну к себе на колени, обнял, вдохнул запах её волос, ощутил вдруг странное спокойствие, и… счастье, да, именно невозможное счастье переживал Аристархов, обнимая и целуя Жанну, бросив штурвал, летя в золотом райском облаке навстречу смерти. Золото всё плотнее оплавляло вертолёт. Оно мягко струилось по лобовому стеклу, сладкое золото смерти, и сквозь него Аристархов увидел, что впереди раздваивается Гильменд. Один рукав широк и просторен. Другой — утекает в ущелье. Аристархову приходилось видеть, как горят и падают в ущелья вертолёты. Слышал он по рации и последние слова. Чаще мат. Иногда очень простые, вроде: «Прощайте, мужики!» Но ни разу — про Господа.

«Господи, — прошептал Аристархов, берясь за штурвал, — Господи, прими нас грешных…» — доподлинно, — по крайней мере, относительно себя зная, что Господь никак не может принять его, губителя караванов и кишлаков, и тем не менее отчаянно на это надеясь.

Он решил принять смерть над широкой, просторной водой. И уже почти повернул туда, как вдруг сквозь струящееся по лобовому стеклу райское золото разглядел нечто белое, похожее на накрахмаленный медицинский халат Жанны, невесомо стоящее над другой водой — в ущелье, как бы зовущее в скалы.

«Аки посуху!» Аристархов бросил вертолёт в стремительно сужающееся ущелье. Огромный белый пеликан, должно быть, промышлявший по своему пеликаньему обыкновению рыбой, испуганно полуснялся с воды, полуперебежал-полупролетел, теряя пух, в прибрежную осоку.

Больше всего на свете Аристархову хотелось бросить штурвал, закрыть глаза. Но он почему-то был уверен, что принявший крестную муку Господь не одобрит подобного безволия. Поэтому Аристархов, стиснув зубы, вцепившись белыми костями пальцев в штурвал, распахнув до лобной боли глаза, взялся заваливать машину набок, так как уже высекались винтом о скалы не искры, но целые огненные снопы, как будто не винт, а точильный круг вращался над вертолётом и кто-то затачивал о него невидимые нож, кинжал, а может, ножницы.

Справа в скалах раздался взрыв. Другие скалы смягчили ударную волну. Вверху сквозь искры и клочья пены промелькнул «Мираж». Аристархов теперь только успевал уворачиваться от бросающихся на него с обоих берегов скал. Как вдруг достаточен сделался пролёт. Впрочем, не успел Аристархов перевести дух, пролёт взялся сходиться конусом. Заорав, Аристархов на форсаже бросил машину вверх, так что застонала стальная клёпка, а когда понял, что этого мало, невозможным, единожды в жизни удающимся приёмом поставил вертолёт на попа и эдаким вертикальным морским коньком — на трясущемся хвосте — не вылетел, но как бы железным ботфортом на одну ногу выступил из речного ущелья в раскалённое небо, где уже не было ни райского золота, ни «Миража», вообще ничего.