Геополитический романс - [6]

— Что значит: кто с ней, тот под смертью? — задал Аристархов давно мучивший его вопрос.

— Хочешь жить до старости? — с интересом, как будто такие люди были величайшей редкостью, посмотрел на Аристархова майор.

— Не то чтобы, — пожал плечами Аристархов. — Просто хочу понять, в чём тут дело.

— По законам исчезновения империй в первую очередь должны погибнуть настоящие мужики, которые могли бы империю защитить или на худой конец отсрочить её гибель… — лениво потянулся в шезлонге седоглазый майор, но тут же с нечеловеческой быстротой выбросил вверх руку, внимательно рассмотрел пойманную между указательным и средним пальцами муху. — Развели грязь на кухне! — Самое удивительное, муха была жива. Майор нехотя разжал пальцы, и она травмированно, синусоидой, но полетела.

«Как подбитый вертолёт», — подумал Аристархов.

В жёсткой — из хрящей и мышц — руке майора определённо заключалось совершенство. Он мог разбить рукой кирпич, не говоря о голове человека, а мог поймать пролетавшую мимо муху. И определить, что муха здешняя — с точки, — а не залётная, с подкрадывающегося к точке каравана. Мог писать арабской вязью, как сыпать справа налево сухой чай. А ещё работать с рацией, с пластиковой взрывчаткой, с непонятными Аристархову электронными приборами, соотносящимися с пролетающими в космосе спутниками. Одним словом, своей рукой майор мог неизмеримо больше, нежели обычный человек.

— Конец всех без исключения империй начинается с их бессмысленного продвижения в Азию. Чем дальше в Азию, тем ближе конец, хотя какое-то время внешне это выглядит как апофеоз могущества. Я занимался этим вопросом, старлей. Империя Александра Македонского, римская, британская, теперь, стало быть, советская, а чуть позже американская, — по всем ним первый звонок прозвенел или прозвенит здесь, в песках Азии. Мы в этой точке, — плеснул себе и Аристархову в длинные стаканы, не забыл озаботиться и малиново вспыхнувшим в закатном солнце льдом из вазочки, — самые продвинутые солдаты предпоследней империи. — Потому-то, — поднял стакан, — таким людям, как я или ты, так здесь нравится, так не хочется домой.

Выпили.

— Но все настоящие мужики не могут сложить головы в Азии, — как бы жалея этих самых задержавшихся в живых мужиков, вздохнул майор. — Поэтому ко времени конца империи приурочен тип странной бабы, лёгкой, но со свинцовым сердцем, вроде бы с душой, но и с какой-то свистящей пустотой внутри, бабы, не связанной с жизнью, как мы её понимаем, свободной от своего бабьего и вообще Божеского предназначения. Они свои в доску, верны до гроба, но и чужие, как марсианки, продадут, променяют, предадут и не заплачут. Забудут мужика, детей, родителей, страну — как и не было. Они не тормозят на черте, где человек превращается во… что? Во всяком случае, во что-то другое при сохранении телесной оболочки. Сильных, умных, умелых мужиков почему-то тянет к таким бабам. Летят, как бабочки на свечу, сжигают, как крылья, силу, ум, умение. Это как заглянуть за край жизни, — меланхолически закончил майор. Глаза его сделались не просто седыми, а иссиня-седыми, как будто ему открылось то, что за краем. С такими глазами художники изображали древнего германского героя Зигфрида. Но Аристархов тогда ни сном ни духом не ведал про Зигфрида.

Вероятно, в словах майора что-то было. Как всегда есть что-то в любых произносимых человеком словах. Слова майора были справедливы в той же степени, в какой справедлива восточная мудрость: «Не говори с другим о собственной жене, может статься, ты говоришь с человеком, который знает её лучше тебя». То есть неизвестно: справедливы или нет.

Аристархову попалась на глаза «Правда» двухмесячной давности. Там было опубликовано постановление ЦК об укреплении связей между областями союзных республик и провинциями Афганистана. Аристархов подумал, что на его и майоров век империи хватит.

Через неделю звёздной бедуинской ночью, закрывшись от пограничных пакистанских радаров горами, Аристархов ювелирно высадил седоглазого и его группу в назначенном месте — на немыслимой крутизны скале, эдаким грозящим пальцем нависшей над шестирядной трансконтинентальной автострадой в пальмах, неоновых рекламных щитах, бензоколонках и духанах.

По автостраде катили, прокалывая спицами фар темноту, машины. Аристархову надлежало возвращаться ломаным низким курсом. Он же цинично пошёл поверх автострады, воображая себя шейхом, спешащим на длинном лимузине в гарем к гуриям. Когда впереди по курсу показались серебристые ёмкости нефтеперерабатывающего завода, Аристархов ушёл от автострады и оставшуюся часть пути проделал над пустыней в неестественно ярком лунном свете, волоча за собой острую аспидную тень.

Несколько дней Аристархов слушал пакистанские новости, надеясь узнать, что сотворил седоглазый убийца, но ничего такого не передавали. Аристархов, летая туда-сюда, ругаясь из-за керосина, перевозя живых, раненых и мёртвых, забыл про майора.

Вспомнил у командира, куда его выдернули прямо со взлётной.

— Куда намылился? — хмуро полюбопытствовал командир, прекрасно зная, что Аристархов намылился на точку к Жанне.