Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [6]

Эта легенда имела под собой некоторое основание, ибо она дала повод к следующему четверостишию:

О фижмы пышные прелестной королевы!

Вы призваны прикрыть честь дамы или девы,

Но славен ваш удел: героя скрыли вы,

Не будь вас — не сносить монарху головы![3]

Когда мы говорим, что королева Маргарита могла укрыть под своими фижмами мужчину или даже несколь­ких мужчин, у нас есть право сказать это.

«Она заказывала себе платья, — говорит Таллеман де Рео, — которые в плечах и в бедрах были намного шире, чем требовалось, и имели соответственно такие же рукава; чтобы придать себе большую статность, в платье она вставляла с обоих боков жестяные пластины, расши­рявшие лиф. Так что было немало дверей, в которые она не могла пройти».

(Заметим, что нынешние кринолины ни в чем не усту­пают фижмам.)

Однако это еще не самое удивительное: в числе всех этих фижм прекрасной принцессы были те, к которым она питала особенное расположение.

Вот что говорит по этому поводу все тот же автор:

«Она носила огромные фижмы, имевшие кармашки по всей окружности, и в каждом из них прятала коробочку с сердцем одного из своих покойных любовников, ибо, как только кто-то из этих любовников умирал, она заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Каждый вечер эти фижмы вешали в запиравшийся на замок шкаф, стоя­вший за изголовьем ее кровати.

Муж упрекал ее не только за то, что она приказывала набальзамировать сердца своих любовников, но и за то, что она отправлялась за их головами прямо на Гревскую площадь.

В качестве слуги при ней состоял красавец-дворянин по имени Ла Моль, вступивший в заговор с маршалом де Монморанси и маршалом де Коссе и вместе со своим другом Аннибалом де Коконасом сложивший голову у церкви святого Иоанна на Гревской площади. Их головы были выставлены на площади; но, как только стемнело, г-жа Маргарита, любовница Ла Моля, и г-жа де Невер, любовница Коконаса, вместе отправились туда, похитили эти головы и увезли их в своей карете, чтобы своими собственными очаровательными ручками захоронить их в часовне святого Мартина у подножия Монмартра.

Впрочем, королева Марго была в большом долгу у Ла Моля, ибо этот красавец-дворянин, горячо любивший ее, вступил ради нее в заговор и взошел на эшафот, целуя муфту, которую она ему подарила.

Несчастному покойнику сочинили следующую эпита­фию:

Когда-то в здешней стороне

Завидовали люди мне.

Теперь, когда я мертв и нем —

О, сколь изменчива судьба! —

Все, вплоть до жалкого раба,

Мне не завидуют совсем![4]

Именно о Ла Моле, выступающем там под именем Гиацинта, идет речь в песне кардинала дю Перрона, написанной под влиянием королевы Маргариты, и если бы не Сен-Люк, присоединившийся к ней в Нераке и своими ласками сумевший отвлечь ее от душевных пере­живаний, то, вероятно, она долго бы утешалась от этой потери.

«Правда, — говорит сам ее муж, — в этом нелегком утешении на помощь Сен-Люку пришел Бюсси д'Амбуаз, и, поскольку печаль ее упорствовала, королева присоединила к ним Майена».

Впрочем, несмотря на те два недостатка, какие мы отметили в ее внешности: несколько длинноватое лицо и немного обвислые щеки, королева Наваррская была, наверное, чрезвычайно красива, ибо, когда спустя какое-то время после Варфоломеевской ночи герцог Анжуйский был провозглашен королем Польши и поль­ские послы приехали в Париж, их глава Ласко, выйдя из зала, где королева Маргарита давала аудиенцию ему и его спутникам, произнес такие слова:

— После того как я видел ее, мне больше нечего видеть, и я охотно последовал бы примеру тех паломни­ков в Мекку, которые, после того как они видели гроб­ницу своего пророка, из благоговения выкалывают себе глаза, чтобы не осквернять свое зрение никаким другим зрелищем.

При всем том Генрих Наваррский был в большом долгу у Маргариты.

Прежде всего, почти несомненно, что она спасла ему жизнь во время Варфоломеевской ночи и что его защи­тило звание супруга сестры короля.

Это настолько верно, что королева-мать хотела лишить его этого звания.

Она пошла к Маргарите, стала говорить ей, как любит ее герцог де Гиз и в какое отчаяние его привел ее брак, и добавила, что по поводу разрыва отношений ей беспоко­иться не надо и ей всего лишь нужно заявить, что ее брак не был довершен; посредством этого она легко добьется развода.

Однако стыдливая принцесса, сознававшая, что от нее требуют смерти человека, и обладавшая таким добросер­дечием, что сердце ее сжималось при виде страдания других людей, ответила:

— Умоляю вас поверить, сударыня, что я ничего не понимаю в том, что вы мне сейчас говорите, и потому ничего не могу на это ответить; но мне дали мужа, и я хочу его сохранить.

«Я ответила так, — говорит в своих "Мемуарах" пре­лестная принцесса, — нисколько не сомневаясь, что мой разрыв с мужем имел целью его гибель».

Вот почему то ли по беспечности, то ли из благодар­ности, а скорее, может быть, и по расчету Генрих не только закрывал глаза на более чем легкомысленное поведение своей жены, но порой даже мирил ее с любов­никами.

Именно так происходило с виконтом де Тюренном, ставшим позднее герцогом Буйонским.

Вот, послушайте, сейчас сам Генрих расскажет, как он за это взялся.