Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [25]

Король подал им сигнал посредством пороховой ракеты, пущенной с Монмартра.

Он вступил в город за два часа до рассвета, не встре­тив никакого противодействия. Королевская армия заполнила город и заняла его основные пункты, так что, пробудившись, парижане, даже самые фанатичные, не смогли оказать никакого сопротивления.

Тем не менее самые верные королю горожане еще помалкивали или отсиживались по своим домам, когда вдруг по всем улицам стали бегать люди с белыми фла­гами, держа в руках свои шапки и выкрикивая:

— Всеобщее помилование!

И тогда по Парижу пронесся единый возглас, весь город взорвался громовым криком: «Да здравствует ко­роль!»

Генрих согласился отречься от протестантской веры. Всем известно его знаменитое высказывание, ставшее поговоркой: «Париж стоит мессы!» Так что начал он с посещения собора Парижской Богоматери. За ним сле­довала огромная свита, и стражники хотели отодвинуть людскую толпу.

— Дайте им подойти ближе, дайте им подойдти ближе! — воскликнул Генрих. — Разве вы не видите, что весь этот народ жаждет увидеть своего короля?

И он без всяких происшествий добрался до собора Парижской Богоматери, а из собора Парижской Богома­тери благополучно доехал до Лувра.

Габриель, сопровождавшую короля, вначале поселили во дворце Бушаж, который прилегал к Лувру.

Пять месяцев спустя, как раз в этом дворце, находясь у нее, Генрих едва не был убит Жаном Шателем.

Король принимал в это время двух дворян, которые стали перед ним на колени, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В ту минуту, когда король накло­нился, чтобы поднять их, он почувствовал, что его сильно ударили по губам.

Вначале он подумал, что это по оплошности его задела придворная шутиха Матюрина.

— Черт побери эту дурочку! — воскликнул он. — Она меня ранила!

У него были рассечены губы и выбит зуб.

Однако шутиха, подбежав к двери и закрыв ее, крик­нула:

— Нет, нет, батюшка! Это не я, это он!

И она указала на молодого человека, прятавшегося за оконными занавесями.

Оба дворянина бросились на него, держа в руках шпаги.

— Не причиняйте ему вреда! — воскликнул Ген­рих IV. — Это наверняка сумасшедший!

Король ошибся лишь совсем немного: это был фана­тик.

Молодого человека задержали и обнаружили у него нож, которым он только что ударил короля.

Юношу звали Жан Шатель, он был сын богатого тор­говца сукнами и обучался в Клермонском коллеже.

Вместо того, чтобы отпираться от совершенного пре­ступления, он похвалялся им и заявлял, что действовал по собственному почину, охваченный религиозным рве­нием и пребывая в убеждении, что позволено убить вся­кого короля, которого не утвердил папа.

Затем он добавил, что лично за ним водится грех, который надо искупить в глазах Господа, и что кровь еретика показалась ему искуплением, которое должно было стать угодным Богу.

Что же это был за грех?

Тот, за который Бог покарал Онана.

Так что король был вполне прав, говоря, что Жан Шатель — сумасшедший.

Наказание было страшным.

Иезуитов изгнали из Франции как растлителей моло­дежи, возмутителей общественного спокойствия, врагов короля и государства.

Отца Гиньяра, у которого обнаружили подстрекатель­ские сочинения, повесили; его тело предали огню, а прах развеяли по ветру.

Жан Шатель подвергся казни, полагающейся царе­убийцам.

Ему привязали к руке нож, которым он воспользовался для совершения преступления, и отрубили эту руку.

Затем, истерзанный калеными щипцами, он был разо­рван на части четырьмя лошадями.

Затем тело казненного сожгли на костре, а его прах, как и прах отца Гиньяра, развеяли по ветру.

Наконец, его дом, стоявший возле Дворца правосудия, снесли и на месте этого дома установили обелиск, на четырех сторонах которого были выбиты постановление Парламента и порочащие иезуитов надписи на греческом и латинском языках.

Этот обелиск был разрушен в 1705 году внуком Ген­риха IV, Людовиком XIV, по просьбе иезуитов, незадолго до этого вернувшихся во Францию.

Взамен этого обелиска и на его месте купеческий стар­шина Франсуа Мирон построил фонтан, который позд­нее был перенесен на улицу Сен-Виктор.

Со всех сторон стали поступать поздравления королю: речи и приветственные обращения, печатные и рукопис­ные, в прозе и в стихах.

Среди стихотворных поздравлений было одно, заста­вившее его надолго задуматься.

Это поздравление исходило от д’Обинье, оставшегося ярым кальвинистом, несмотря на вероотступничество короля.

Вот оно.

Королю

Когда ты веру изменил на ложь,

Твои уста пронзил Господь,

Преступную карая плоть.

Когда ж, насмешник ярый,

Твое заслужит сердце кары,

То и его пронзит разящий нож.

Эта угроза сделалась пророчеством, которое шестна­дцать лет спустя взялся осуществить Равальяк.

Напоследок приведем забавную историю, превосходно завершающую рассказ о вступлении Генриха IV в Париж.

Прямо в день этого вступления он явился к своей тетке, г-же де Монпансье, ярой лигистке, которая была крайне изумлена, увидев, что он пришел к ней, своей страшной врагине, причем пришел без свиты, словно почтительный племянник, желающий поздравить ее с именинами или с Новым Годом.

— Ну и что вы собираетесь тут делать? — спросила она короля, пригласив его сесть.