Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [11]

По-видимому, эта сплетня была не такой уж клеветой, ибо вот какие слова, написанные собственной рукой Ген­риха IV, можно найти в «Мемуарах» Сюлли:

«Наша взаимная ненависть с герцогом Алансонским впер­вые начала возникать в то время, когда мы оба были плен­никами в Лувре и, не зная, чем себя развлечь, ибо зачастую не выходили оттуда и не имели другого занятия, кроме как гонять перепелов по моей комнате, забавляли себя тем, что ухаживали за дамами; таким образом мы оба сдела­лись поклонниками одной и той же красавицы, г-жи де Сов, и она стала проявлять ко мне расположение, а его осаживала и унижала в моем присутствии».

Их взаимная ненависть возросла настолько, что они готовы были убить друг друга на дуэли без свидетелей. И это вполне могло бы случиться, если бы, при всей осто­рожности, какой обладал, как мы уже говорили, Ген­рих IV, герцог Алансонский не оказался еще более осто­рожным, чем он.

Эта ненависть породила удивительное последствие: дело в том, что, страшно завидуя друг другу, они в итоге перестали быть чужими людьми.

«Таким образом, — говорит в своих "Мемуарах" Марга­рита, — хотя в г-жу де Сов были влюблены герцог де Гиз, Дю Га, Сувре и многие другие, и все они были любимы ею в большей степени, чем Генрих Наваррский и герцог Алансон­ский, оба они об этом не думали и опасались лишь того, что один будет иметь преимущество перед другим».

Когда Генрих бежал из Лувра, его любовь к г-же де Сов была в самом разгаре; то ли находясь под ее влия­нием, то ли опасаясь измены, он уехал, не предупредив свою жену. Ему очень хотелось взять с собой хотя бы любовницу, но это было невозможно.

«Прелестная Дейель, — говорит Маргарита, — внесла на минуту разнообразие в сердце короля, оказавшегося вдали от своей Цирцеи, чары которой теряли на удалении свою силу. Но прелестная Дейель последовала за королевой- матерью, переписка с г-жой де Сов возобновилась, и теперь уже она в свой черед бежала из Парижа, чтобы присоеди­ниться в По к королю».

К несчастью, она запоздала, и во время своей поездки в Ажен король влюбился в Катрин де Люк. Это была самая красивая девушка в городе, и ее красота стала для нее причиной несчастья. У нее была дочь от Генриха IV, но обстоятельства разлучили его с ней, и, когда Генрих IV забыл об этом любовном приключении, мать и дитя умерли от голода.

О! Генрих IV был весьма забывчивым любовником, другом и королем и к тому же — д'Обинье кое-что об этом знал — весьма скупым.

В это самое время король возложил на д’Обинье какую-то задачу в Гаскони. Д’Обинье хотел выглядеть там настоящим вельможей, каким он и был на самом деле, и промотал там семь или восемь тысяч ливров из собственного достояния.

Хотя и зная скупость своего повелителя, он, тем не менее, ожидал, что по возвращении ему возместят издержки и вознаградят его, но в качестве всей награды Генрих IV подарил ему лишь свой портрет.

Под этим портретом д’Обинье написал следующие четыре строчки:

Сколь странным свойством принц наш обладает!

Не сам ли дьявол то ему внушил?

Своим портретом он вознаграждает

Тех, кто ему столь преданно служил.[7]

Покидая Ажен, Генрих IV оставил там в забвении не только бедную Катрин де Люк, но и, по словам д’Обинье, громадного спаниеля по кличке Лимон, имевшего при­вычку спать в ногах короля (а зачастую и между Фронте­наком и д’Обинье): это несчастное животное, умиравшее с голоду, стало ластиться к д’Обинье и вызвало у него такую жалость, что он поместил его на пансион к какой-то женщине и велел выгравировать на его ошей­нике следующий сонет:

Ваш пес Лимон еще совсем недавно

Спал подле вас на том же ложе, Сир!

А ныне верный друг, товарищ славный,

Свернулся на земле, убог и сир.

Клыком и рыком в ярости облавной

С разбойников в лесах сгонял он жир,

Но, не снискавши милости державной,

На поруганье брошен в этот мир.

Силен и быстр, с отменной песью статью,

Любим он был всей королевской ратью,

Да от щедрот монарших выгнан вон.

О, государю верные вельможи,

Не презирайте пса — судьбой вы схожи:

Получите награду, как и он![8]

К счастью для Лимона, на другой день Генрих проез­жал через Ажен; собаку привели к королю, и, как пишет д'Обинье, «король побледнел, читая эти стихи».

Вероятно, эта бледность обеспечила Лимону пожиз­ненную ренту. Д'Обинье ничего более о нем не говорит.

Мало-помалу Генрих IV привык к упрекам подобного рода и, побледнев в тот раз, не давал себе более труда даже краснеть из-за таких пустяков. Правда, спустя несколько лет произошел забавный случай, о котором мы сейчас расскажем.

«Однажды ночью, — говорит д'Обинье, — когда мне слу­чилось спать в гардеробной комнате моего господина вме­сте со сьером де Ла Форсом (тем самым Комоном, кото­рый чудом спасся в Варфоломеевскую ночь и умер в 1652 году, в звании маршала Франции и в возрасте девяноста трех лет, и приключение которого Вольтер описал в столь скверных стихах), я несколько раз сказал ему: "Ла Форс, наш господин — скаредный волокита и самый неблагодар­ный смертный, какой только есть на свете". Ла Форс, уже почти уснувший, переспросил меня: "Что ты там говоришь, д'Обинье?" Король, слышавший этот разговор, ответил ему: "Он говорит, что я скаредный волокита и самый неблагодарный смертный, какой только есть на свете ... Какой же крепкий у вас сон, Ла Форс!" Отчего конюший, —