Генеральша и её куклы - [4]

— Мирослава Васильевна! Как вы говорили художника того фамилия, что в кабинете повесили?

— Шемякин.

— А как она называется, я забыла.

— «Ботаник».

— А!.. А вы мне можете объяснить, шо на той картине нарисовано, а то Костя уже голову себе сломал…

— Но ему нравится или нет?

— Та нравится.

— Краски, цвет — как?

— Та красиво.

— Ну и не надо ничего объяснять, это не объяснишь. Я и сама не знаю в точности, что художник имел в виду. Это только он один и знает.

— А может, и он не знает, — заключила Аннушка.

По вечерам, сидя на низкой скамеечке в саду, Костя вырезает из пенопласта разные фигурки, раскрашивает их и куда‑нибудь приспосабливает. Однажды приезжают хозяева, а в саду, в маленьком прудике, где рыбки, плавает пенопластовый лебедь с красным клювом – довольно искусно сделанный. Вообще‑то хозяева ничего кустарного, самодельного в доме не признают и не терпят. А тут даже похвалили: ну, Костя, ну, умелец! Правда, высказано было не ему, а Аннушке, поскольку сам он застеснялся и ушёл в домик. Но уже в следующий приезд на крыше этого домика, где обретаются Аннушка с Костей, красовался пенопластовый аист в гнезде, собранном из мелких веточек.

— Ну, вот, — сказал хозяин. – Аист есть. Осталось дождаться внуков.

И правда, вскоре сын их женился, и через короткий срок стали ждать прибавление.

На этот раз хозяйка Аннушке совсем не понравилась: не шутит, ни о чём не спрашивает и в сад не вышла, как поднялась в свою спальню, так и не выходит вот уже часа три. Аннушка не выдерживает и сама, на цыпочках идёт наверх. Причину она уже придумала, спросит: так сауну греть вам или не надо? Дверь в спальню открыта, но хозяйки там нет. Аннушка заглядывает во вторую спальню, так называемую «бабушкину», именно здесь спит мать хозяина, Зоя Ивановна, когда приезжает погостить, правда, в другое время здесь кто только из гостей не ночует. В «бабушкиной» хозяйки тоже нет, да и что ей там делать, Аннушка очень бы удивилась, если бы нашла её там. Значит, в кабинете.

Это самая большая комната на этаже, три стены её заставлены с пола до потолка стеллажами с книгами, а четвёртая представляет собой нишу с аркой и полукруглым окном в глубине. В нише стоит зелёный кожаный диван, за которым, на широком подоконнике выстроились в ряд причудливого вида маленькие кактусы. Еиз кабинета есть ещё выход на небольшой балкончик, с которого далеко и хорошо видно море. Когда‑то, когда дом только строился, хозяйка говорила, что будет в хорошую погоду выходить на этот балкончик, сидеть там за маленьким столиком и работать. Но она не работает не только за маленьким столиком на балкончике, но и за большим письменным столом, что стоит посреди кабинета–библиотеки. Аннушка слышала, как она говорила кому‑то из гостей, что здесь ей почему‑то никак не пишется.

Аннушка прикладывает ухо к двери и, не услышав никаких звуков, тихонько зовёт:

— Мирослава Васильевна, вы тут?

— Аня, я занята, — быстро отвечает из‑за двери хозяйка, но Аннушка уже просунула своё острое личико в дверь.

То, что она увидела, немало её удивило.

Хозяйка сидела на полу, на ковре, а вокруг неё сидели и лежали в разных позах её куклы.

Это были не простые куклы, в которые играют маленькие девочки, это были очень дорогие, коллекционные куклы. Обычно хозяйка никому не позволяла даже приближаться к ним, она говорила, что это вообще и не куклы, а произведения такого специального искусства. Убираясь в библиотеке, где и была на разных столиках и полочках размещена коллекция, Аннушка, никогда не брала их в руки, не переставляла и фактически не вытирала под ними пыль, так, вокруг. Тут были кукла–девочка в палевом кружевном, сидящая на белом деревянном креслице; кукла–босоножка в фетровом колпачке, с корзинкой и с перекинутыми через плечо фетровыми же башмачками на верёвочке; кукла–леди в воздушном голубом и в шляпке с вуалью, присевшая на круглый атласный пуфик; пышноволосая вышивальщица в шоколадно–шёлковом и с пяльцами, устроенная на гобеленовой подушке; модница в стиле шестидесятых в короткой юбке колоколом, стоящая на чуть кривоватых ножках; и на отдельном столике, в стороне от всех – высокая кукла–дама в зелёном бархатном, отороченном мехом, и с муфтой из серого песца… За стеклянными дверцами книжного шкафа стояли и сидели несколько особо сохраняемых маленьких куколок в сероватых, словно запылённых от времени одёжках.

И что же мадам делала теперь с этими куклами, с этим своим, как она сама говорила, сокровищем? Судя по лежащим на ковре щёточкам и салфеткам, она только что почистила от пыли их платья и протёрла их фарфоровые и пластиковые лица, ручки и ножки. В ту минуту, когда Аннушка всунула в кабинет свой нос, хозяйка занята была с одной, самой странной куклой, вызывавшей у Аннушки, когда она на неё смотрела, большое смятение.

Дело в том, что у этой куклы было не одно, а два лица. Одно лицо могло улыбаться, а другое – плакать, то есть она, конечно, не плакала слезами и не смеялась в голос, но на лице у неё в одном случае была гримаса смеха, а в другом – не менее натуральная гримаса плача, даже слеза прозрачной бусинкой блестела на щеке. Когда Аннушка в первый раз увидела эту куклу, она не могла понять, как это происходит. Фокус продемонстрировала ей сама хозяйка. Она привезла эту куклу в дом недавно, прошлой осенью, сказала, из Парижа. Ещё сказала, что кукле этой больше ста лет, потому она очень дорогая.