Генеральная проверка - [134]

— Открой дверь!

— Она открыта.

Митрушка пнул дверь ногой и быстро вышел, словно боялся, что попы схватят его за одежду, чтобы удержать. И в тот же миг на церковном дворе затрещал пулемет, прогремели винтовочные выстрелы.

Отец Йордан ползком добрался до двери и прикрыл ее, потом лег на живот и начал молиться:

— Упокой, господи, душу раба твоего Митрушки!

— Аминь!

— Как аукнется, так и откликнется! — закончил свою молитву протоиерей, взял распятие Христа и отнес его в алтарь, на старое место.

31

«…Среди ночи, часов в двенадцать, когда я уже спал, будят меня мировой судья Ленков с прихожанином Атанасом Бодурским: «Вставай, отче, наш дом поджигают!» Судья был нашим квартирантом. Он боялся, что не успеет вещи вынести, — расскажет потом отец Йордан. — Я быстро встал и оделся. Глядь — город весь осветился от горящих домов коммунистов. Приходский священник всегда с мирянами — и в радости и в горе. Мы втроем, я, мировой судья Ленков и собственник дома Атанас Бодурский, пошли в общинное управление. Там были офицеры и местное начальство: кмет, околийский начальник и другие. Я попросил офицера иметь в виду, что это мировой судья, что мы умоляем не поджигать дом, поскольку это дом не коммуниста Георгия Русинова, а его тестя — деда Атанаса, который не имеет ничего общего с коммунистами.

— В этом доме ночевали Георгий Димитров и Васил Коларов, — ответил мне офицер. — Это они раздули пламя во всем этом крае, а зять этого старца воюет против нас, убивает офицеров и солдат. Дом поджечь! Дайте судье двух солдат, пусть вынесут вещи…

Мурашки побежали у меня по телу. Нечего мне было сказать, тем более что и священники приняли участие в этой революции…

Утром в пятницу был отдан приказ: всему мужскому населению в возрасте старше 19 лет явиться на базарную площадь!

Начали мы выходить и строиться на площади по четыре в ряд. Самыми первыми стояли трое священников. Военные патрули обыскивали дома, чтобы найти укрывающихся от ареста.

Офицер Харлаков выступил с речью:

— Граждане, я обладаю неограниченными правами и властью для подавления этого бунта против государства! Берегитесь! И не вздумайте пытаться провести меня! Пусть каждый получит по заслугам! Всем местным жителям выйти из строя, иным остаться на месте!

Мы, горожане, отделились от негорожан. Все иногородние были арестованы. Позже проводилось расследование, чтобы выяснить, почему они находились в это время в городе.

Нам, горожанам, приказали: каждому, кто принимал участие в этом мятеже против государства, сделать десять шагов вперед! Попробуй не выйти! Выстроена целая рота с винтовками на изготовку, со штыками.

Около половины людей вышли вперед и построились по четыре в ряд.

— Значит, вы — почти все коммунисты?

Их били долго, особенно учителей, чиновников и тех, кто принимал участие в боях с правительственными войсками.

Избитые благодарили бы бога, если бы можно было отделаться только побоями.

Всех иногородних и тех, кто принимал участие в мятеже, арестовали. Среди арестованных оказался и священник Михаил Иванов, которого обвинили в том, что его сыновья принимали участие в мятеже и сбежали в Сербию…»

По всему городу бушевали пожары. Озаренный их пламенем, иеромонах стоял у окна и наблюдал за мятущимся огнем. Поп Йордан записывал что-то в церковную книгу, а в соседней комнате плакали попадья и дети. Боялись, что подожгут и их дом.

— Отче Йордан, — неожиданно заговорил иеромонах, — тебя спрашивали обо мне?

— Кто?

— Харлаков.

— Спрашивал.

— Ну и что?

— Велел тебе зарегистрироваться.

— Зачем?

— Хочет тебя видеть.

— Меня видеть?

— Нет теперь веры никому. И все из-за медковского попа Андрея Игнатова. Осрамил он все наше духовенство. Сходишь к Харлакову.

Иеромонах долго молчал. Потом спросил:

— До каких пор будут жечь дома-то?

— До тех пор, пока не сожгут.

— Много их?

— Порядочно. Слава богу, что наш квартал оставили в покое. А ты знаешь, что из-за этого Митрушки хотели поджечь и церковь.

— Нет.

— Еле отстоял.

— Господи боже мой! — перекрестился иеромонах. — А когда ты поведешь меня к этому…

— Харлакову?

— Или можно не ходить?

— Нельзя. Ты должен получить лично у него пропуск. А без пропуска не сможешь вернуться в Клисурский монастырь.

— Ты сказал ему, что монастырь сейчас без хозяина?

— Я-то сказал. Да револьвер его на столе лежит… заряженный!

Иеромонах тяжело вздохнул, сел на лавку у стены, долго смотрел в окно. Зарево с улицы светило ему прямо в глаза, ярко, как солнце, освещая все кругом.

— Горят, — сказал монах, — и думается мне, еще дома подожгли.

Поп Йордан ничего не ответил. Задумавшись, уйдя в себя, он все писал что-то, склонясь над белыми листами церковной книги.

— Что ты там все пишешь, отче? — нервно спросил иеромонах. — На улице пожар бушует, а ты все чего-то пишешь. Что это?

— Историю пишу, Антим, историю! Прочесть тебе?

— Если у тебя нет других дел, прочти!

Протоиерей пододвинул книгу поближе к окну, чтобы было лучше видно, и начал читать своим певучим голосом:

— «…Был я в одном селе. Не иссякают толпы бегущих коммунистов и земледельцев. Брошенные на произвол судьбы взнузданные кони, плащ-палатки, винтовки. Вообще разбитая команда. Такое же положение и в родном селе Камена-Рикса… Провел там только одну ночь и вернулся опять в Фердинанд, где узнал, что первая партия мятежников уже расстреляна…»