Генеральная проверка - [131]

— Тогда слезь, простимся.

Она говорила медленно, хрипловатым, похожим на мужской, голосом. Он уступил. Этот голос всегда его покорял, всегда заставлял слушаться. Он соскочил с коня, бросил поводья на кол около ворот и вошел в дом.

— Ты одна, мама?

— Одна.

— Крысте не появлялся?

— Нет.

— Если появится, скажи ему, чтобы уходил.

— Скажу. А ты бежишь? — с укором в голосе сказала она.

— Не бегу, — сказал он, — мы отступаем.

— Можно и так. Хлеба хочешь?

— Нет. У нас есть.

— Знаю, что у вас есть. Но возьми материнского хлеба. Сегодня утром испекла. Он, правда, кукурузный, но вкусный. — Она достала из стенного шкафчика большую круглую лепешку, мягкую и ароматную, и подала ему: — Ешь и дай своим товарищам. Вот тебе и брынза.

— Мама, — запротестовал он.

— Ешь и дай своим товарищам! — повторила она. — А Крысте скажу, что ты наказал. Нет смысла ждать, не ровен час… Конь у тебя напоен? Накормлен?

— Напоен, мама, и накормлен.

— Тогда в добрый час!

Она потянулась обнять его, ощутить теплоту его тела, услышать биение его сердца, но лишь ощупала его лицо своими сухими жилистыми руками и погладила волосы.

— Иди! — произнесла она. — Мы здесь управимся. И о жене не беспокойся. Мы позаботимся о ней. А когда решишь опять вернуться, пошли нам какую-нибудь весточку. Найдешь через кого передать. Только осторожно. Ну, в добрый час!

Он поцеловал ей руку, прижал ее к своему лбу, немного помолчал и сказал:

— Мы вернемся, не сомневайся!

— Не сомневаюсь!

Он повернулся, вышел из дому, схватил поводья коня и одним прыжком вскочил ему на спину.

Мать смотрела на него со стороны, восхищаясь той ловкостью, с какой он вскочил на спину красавца коня.

Гаврил, пригнувшись, проехал через сад под нависшими ветвями плодовых деревьев, выбрался на черневшую в лунном свете дорогу, пустил коня галопом и скрылся в темноте.

Он торопился догнать Белимелский отряд, своих старых товарищей.

29

Во время, названное междуцарствием, протоиерей Йордан и клисурский иеромонах Антим пошли в церковь, чтобы отслужить литургию. Был Крыстов день[26]. Грело теплое солнце. Радость цвела на лицах божьих слуг.

По пути в церковь Йордан то и дело оглядывался, чтобы увидеть кого-нибудь из коммунистов, но никто не появлялся. Разбежались все или попрятались.

Впрочем, послушаем, что он нам расскажет.

«…В этот день, — писал он, — я был на похоронах сразу трех коммунистов. Поставили им три креста, как три кола. Кроме родных, никого на похоронах не было. Страх овладел людьми. Спросил у наших учителей: имеют ли они представление о том, что вершат? Читали они историю французской революции? Ответили: «Да, читали и знаем, что в случае поражения будем повешены посреди базарной площади». Я им не стал ничего больше говорить. Глаза их были полны слез. Этот разговор произошел в присутствии почетного гражданина Ивана Илиева из города Фердинанда…

На Крыстов день мы, священники, служили в церкви молебен. Сделали водосвятие с иеромонахом Антимом из Клисурского монастыря, а в «Великом входе» и в «Спаси, господи» помянули царя Бориса. Орудийные выстрелы все ближе и ближе…

Дул сильный западный ветер. Нужна была лишь малая искра — и сгорело бы все. Пошел к зданию клуба-читальни, где были заключены все сторонники блока. Приблизившись к окну, рассказал им об обстановке. Охраняли их трое часовых. Часовые попросили меня, чтобы я освободил заключенных.

— Не я их здесь закрыл, — ответил им, — не я вас сюда поставил. Делайте так, как вам разум подскажет. Пусть каждый из вас решает сам за себя.

Иду к околийскому управлению. Возвратился с коммунистами, доктором Илиевым и Свештаровым, чтобы выпустить арестованных. Часовые уже разбежались…

Заглянул в общинное управление. Там был рассыльный Лазо, портной. Спрашиваю его:

— Где кмет?

Отвечает:

— Здесь.

— Ну раз здесь, позови-ка его.

— Нет его.

— Если его нет, тогда я буду кметом!

И сел на стул кмета. Во всякое другое время боролись за этот стул, а сейчас все бегут от него. Чудно что-то!

— Слушай, Лазо, сейчас время междуцарствия. Закрой все склады… Вот, я тебе уступаю место, будь кметом ты!

И Лазо сел на вожделенный стул.

— Будешь кметом до тех пор, пока не прояснится обстановка…

И я покинул общинное управление, оставив Лазо кметом. На главной улице не было ни живой души. Встретил только туберкулезного Агриона. Он ходил и ждал, чтобы какая-нибудь шальная пуля освободила его от жизни…»

Итак, междуцарствие продолжалось несколько часов. Протоиерей Йордан, оставив своего собрата иеромонаха Антима служить в церкви, расхаживал, счастливый, в развевающейся рясе по улицам притихшего города. Орудия уже били совсем близко. Слышалась пулеметная стрельба. Кто-то кричал: «Берегитесь шрапнели!» Но протоиерей Йордан был бесстрашен. Он хотел первым встретить освободителей, благословить их и осенить крестным знамением.

Давайте еще немного послушаем отца Йордана.

«…Вскоре со стороны Берковицы прибыл первый автомобиль с солдатами. Потом подъехали еще два автомобиля с одним орудием.

— Есть ли в городе коммунисты и собираются ли они оказывать сопротивление?

— Отступили часа полтора назад.

— В церкви есть колокол?

Ответил: «Да!» И они приказали Томе Маркову и протестанту Истатко бить в колокол. Это был сигнал для вступления остальных частей… Прошло немного времени, и город наполнился войсками, прибывшими из Врацы и Софии. Орудия обстреливали предместья города и никому не давали из него выйти. На каждой улице — пулемет. И птице не пролететь незамеченной…»