Генеральная проверка - [127]

— С аэроплана.

— Еще есть?

— Нет. Все остальные унесло ветром. Этот листок я взял, чтобы почитать. Мы же должны знать все, что происходит в лагере врага.

— А что происходит в лагере врага? — спросил Коларов.

— Этого я не могу знать, господин Коларов, — ободренно сказал поп, выпрямляясь. — Но я слышу орудия, которые гремят в стороне Берковицы и Криводола. Я, как священник, должен предупредить прихожан о приближающейся опасности. Я несу им мир, а не войну. Вы, наверное, читали историю французской революции и знаете, что было после нее. Я не хочу, чтобы это повторилось у нас! О том же я скажу и этим, с пулеметами и пушками. А могу ли я сейчас пойти в церковь и отслужить вечерню?

— Рано еще для вечерни, батюшка, — сказал Гаврил, — возвращайся к себе домой, и больше чтобы мы тебя не видели рыскающим по улицам. Прикажу часовым стрелять без предупреждения. Ты духовное лицо и должен понимать, когда тебе говорят.

— Зовут меня… то на похороны, то на крестины… Как отказать?

— В другой раз похоронишь! Сейчас иди и не отнимай у нас время!

— Да, ты прав, господин Генов, сейчас вы спешите. Да и пушки уже слышны совсем близко. А ты, Митрушка, убери винтовку, а то она может и сама выстрелить. Не слишком усердствуй. Я тебя крестил. Ты и тогда бунтовал, в купели, когда я тебя в святую воду окунул. Убери штык, потому что тот, кто вынимает меч, от меча и сам погибает. Ну, спасибо за добро! Я пойду с миром!

— С миром, отче, — подхватил его слова Димитров, — с миром! И помогай униженным и оскорбленным! Ясно?

— В этом наше призвание на этом свете; господин Димитров, — нести мир и успокоение больным и страждущим.

— Ладно, хватит! — подтолкнул его рукой Русинов. — Митрушка, проводи его на улицу!

Преданный Митрушка немедленно, выполнил приказание. Орудийная канонада усиливалась. Настроение протоиерея давало повод думать о самом худшем. Да и эта листовка, насколько бы она ни была лживой, таила в себе какую-то правду, которая не приносила утешения. Они остались одни. Вся Северо-Западная Болгария изолирована, окружена стальным кольцом фашистских войск. Другого выхода, кроме отступления, нет. Отступать планомерно и достойно! Спасти все, что еще можно спасти! Сохранить жизнь каждого бойца.

Сумеют ли они это сделать?

Канонада опять усилилась. Дрожали стекла в маленьких окнах домика. Выла вдалеке сирена. Черные птицы кружились над верхушками тополей, а потом стремительно неслись вниз, к Огосте, в ее потемневшую долину.

— А может, лучше остаться здесь, лучше погибнуть вместе со всеми? — спросил Русинов. — Что могут сказать люди, когда узнают, что мы их бросили? — продолжал он. — Есть и такой вариант. Остаться здесь! Я не настаиваю именно на нем, но давайте подумаем!

Коларов положил руку ему на плечо:

— Этот вариант я не принимаю даже для обсуждения! Народ нас поймет, как понял нас, когда пошел за нами! Ему труднее будет нас понять, если мы останемся здесь и всех нас переловят как цыплят! — Он помолчал, оглядел всех присутствующих и продолжил еще категоричнее и решительнее: — Я ставлю крест на этом варианте. Мы должны сохранить ядро, чтобы продолжить борьбу с новыми силами! Все остальное романтика, дорого оплаченное рыцарство!

Решался вопрос об отступлении. Он имел не только стратегическое, но и тактическое значение, и они должны были рассмотреть его со всех сторон. Они подняли этот народ на борьбу, и потому сейчас должны были обдумать всю моральную и военную цену отступления во имя будущего и той борьбы, в которой сейчас терпели поражение, но которая велась во имя грядущей победы! Об этом, о грядущей победе, стоило подумать и с политической, и со стратегической точки зрения. Со всех сторон посмотреть на горькую и жестокую правду. Они отступали. И это отступление обязывало их думать о народе. В этом смысле их спор был естествен. Конечно, в результате обсуждения они пришли к выводу, который будет подтвержден уже на другой день после их эмиграции, — продолжать борьбу! Но чтобы продолжать ее, ядро необходимо было сохранить. Все остальное могло, быть только красивым жестом, проявлением романтики, наивным геройством. Это понимали все. Однако они должны были подумать и о варианте, предложенном Русиновым, прежде чем его отвергнуть, прежде чем сказать «нет». Этот вариант предполагал специальную подготовку, другие условия и другую организацию…

День клонился к закату. Наконец было решено трогаться. Георгий Димитров и Васил Коларов вместе с Георгием Русиновым, хорошо знавшим этот край, без промедления должны были отправиться по маршруту Соточино, Лопушна, Чипровцы, граница. Нельзя было терять ни минуты.

Обнялись. Простились с Гаврилом Геновым. На улице их ждал кабриолет, запряженный двумя сильными лошадьми.

27

Кабриолет быстро свернул на окраину города, миновал местечко Жеравицу и стремительно полетел к селу Живовцы. Невдалеке от села послышалась стрельба, но вскоре все стихло. Кони быстро проскочили церковский брод через реку Огосту, въехали в село Соточино.

— Это село — родина Гаврила, — сказал Георгий Русинов, — будьте спокойны.

Остановились. Сошли с двуколки и прошли пешком через фруктовый сад к каменному дому, покрытому черепицей. Здесь жил старый коммунист Стоянов, близкий друг Русинова. Но Стоянова не оказалось дома, ушел с повстанцами. Их радушно встретили его жена и дети. Накормили. Поев на скорую руку, Димитров, Коларов и Русинов снова сели в кабриолет и по верхней дороге, по краю села, выехали в направлении Лопушны. Прибыли туда в сумерках. Миновали Лопушанский монастырь, Главановцы и Копиловцы, потом, когда уже совсем стемнело, путь их лег на Чипровцы. В Чипровцах их встретил Александр Костов. Он и провел их по одному ему известным тропам через границу. Далее путь для них был уже свободен. Так, по крайней мере, они думали.