Генерал Власов - [72]

Тем временем Власов находился в частях 2-й дивизии, которая — вместе с офицерской школой и запасным полком — двигалась к Линцу. 27 апреля Власов встретился в Фернпассе с Жеребковым и предоставил тому все полномочия для ведения переговоров в Швейцарии. Власов, однако, был уже не в состоянии поверить в успех.

Жеребков предложил Власову вылететь в Испанию, пока не наступил полный коллапс, однако тот не пожелал оставить своих людей. Позднее он принял делегацию казаков из Северной Италии, возглавляемую полковником Бочаровым, которого и назначил офицером связи при генерале Краснове. Бочаров передал просьбу атамана Науменко, чтобы КОНР распространил свои полномочия на казаков в Северной Италии, большинство из которых, как становилось очевидно, не разделяли настроений Краснова. Однако, как и всюду, предпринимать что-либо на данном направлении тоже было слишком поздно. Ход событий сделал все подобные заботы просто неуместными. Власов отдал приказ сосредоточить силы КОНР в районе Инсбрука, а затем на двое суток удалился с женой в жилище, которое она нашла для них в Райт-им-Винкль, неподалеку от Райхенгаля. Ради нее он продолжал внешне демонстрировать оптимизм, однако она чувствовала охватившую его безнадежность.[229] 30 апреля Власов встретился в Бад-Райхенхале с Крёгером, который обсудил с Кёстрингом претензии к последнему Шёрнера. Было решено вести переговоры напрямую с Шёрнером.

Совершенно не отдавая себе отчета в том, что они передвигаются по занятой партизанами территории, Власов и Крёгер поехали в штаб-квартиру Шёрнера в Кенигграце. 1 мая у них там состоялся разговор с начальником штаба фельдмаршала Нацмером, от которого они узнали, что Шёрнер приказал разоружить 1-ю дивизию в следующие сутки. Соответствующий приказ уже получил командующий боевой группой «Оре Ранге» генерал-полковник Герман Гот.[230] Это, без сомнения, означало, что будет бой. Гот, ничего не знавший о нахождении Власова в штаб-квартире Шёрнера, обратился к Клейсту — офицеру, ответственному за безопасность в отделе пропаганды в Дабендорфе, — с просьбой поговорить с Буняченко и по возможности избежать столкновения.

Клейст с готовностью откликнулся, и, после оживленной телефонной беседы между Готом и Шёрнером, при которой Клейст присутствовал до самого окончания, Шёрнер в итоге согласился отложить акцию на несколько часов, несмотря на то что считал все переговоры бессмысленными — русские всегда были предателями и он исполнился решимости стереть их с лица земли.[231] Ближе к вечеру Шёрнер сказал Крёгеру, что собирается приступить к действиям и не видит оснований для беседы с Власовым. Крёгер объяснил политические аспекты, касающиеся РОА, и посоветовал не прибегать к силе, после чего Шёрнер изъявил желание побеседовать с русским генералом.

В ходе встречи Власов дал гарантии лояльности дивизии, которую та будет сохранять до тех пор, пока не подвергнется атаке. Он вновь указал на упущенные немцами возможности и выразил надежду, что еще удастся продолжить борьбу с помощью западных союзников. Импульсивный Шёрнер не смог устоять под подобными аргументами. Он был поражен, что человек в подобном положении может еще строить какие-то планы и иметь цели, тогда как немцы утратили всякие надежды. Он уяснил политическое значение Русского освободительного движения и согласился не только отозвать приказ о разоружении дивизии, но и обещал отдать распоряжение о выводе ее из-под своего командования.[232]

Сразу же после разговора Власов и Крёгер ночью выехали в Козоеды, куда перенес свой штаб командир 1-й дивизии. На рассвете следующего дня в Козоедах появился и Клейст с белым флагом. Он не знал об отмене приказа о разоружении и был очень удивлен тем, что встретил Власова с его окружением. Он поведал о своем разговоре с Готом, после чего Власов и Крёгер вместе с ним поехали в штаб-квартиру боевой группы Гота в Кригерн, чтобы объяснить там ситуацию. Однако Готу уже обо всем сообщили, и они вернулись в Козоеды.

Между тем, сохранив дивизию, русские почувствовали себя хозяевами положения. Они разоружали небольшие немецкие части и отсылали солдат домой. Не обходилось без стрельбы, поскольку русские нет-нет да и давали выход накопившемуся гневу. Жертвой враждебности чуть не пал сам Крёгер: ночью кто-то бросил гранату в комнату, где он должен был спать, однако он ночевал в другой. Для русских, не знавших его истинного отношения к ним, Крёгер олицетворял ненавистный нацистский режим и разделял ответственность за обструкционизм немецкого руководства. На следующее утро Крёгер поехал в Прагу, чтобы выяснить у Франка, как обстоят дела в целом. Вспыхнувшее всего несколько дней спустя восстание застало его врасплох, и он так больше и не увиделся с Власовым.[233]

Тем же утром Власов и Буняченко приняли делегацию чешских офицеров, от которых узнали, что восстание намечено на 5 мая. Они настаивали на поддержке — чешский народ никогда не забудет помощи, оказанной в такой час. Власов, однако, не дал никаких обещаний. Затем он и Буняченко обменялись взаимными упреками. Последний настаивал на том, чтобы вмешаться в пражские события — возможно, это последний шанс спасти дивизию, поскольку американцам тоже нельзя доверять. Власов не разделял такого мнения. Он не считал, что чехи — особенно если Прагу оккупируют американцы — смогут действовать без одобрения последних. Последнее слово все равно будет принадлежать американцам, а посему куда разумнее установить контакт с ними. Однако после того, как Николаев и другие старшие офицеры дивизии высказались в пользу участия в боях, Власов нехотя предоставил Буняченко свободу действий, не желая в такой безнадежной обстановке лишать командира хоть какой-то возможности.