Генерал Деникин. Симон Петлюра - [7]

Наверное, в поисках приработка Антон посылал свои стихи в журналы, в частности, в «Ниву». Но никто и никогда ему не ответил. А в 15 лет он и сам одумался, охладел к поэзии. Переключился на прозу. Перечитав Жюль Верна, взялся за Л. Н. Толстого. «Проглотил» и роман «Анна Каренина», запретный тогда для столь юного возраста. Ушел с головой в дискуссии, кипевшие вокруг литературных произведений. Читал что попало, бессистемно. Но политикой не увлекался, поскольку главным в ней для окружавших его приятелей-поляков оставался вопрос о независимости Польши, а говорить с ним на эту тему они избегали.

В годы учебы Антон поддерживал с товарищами ровные и хорошие отношения, независимо от их национальности. Сверстники уважали его за прямоту, самостоятельность. С поляками Деникин всегда разговаривал по-польски, хотя в обстановке проводившейся тогда политики русификации Польши это категорически запрещалось, особенно в степах учебного заведения. Но с русскими — по двое-трое в классах — тоже говорил по-русски, несмотря на то, что в силу своей малочисленности они стремились подделываться под поляков — «ополячиваться». За это он подтрунивал над ними, а «при благоприятном соотношении сил», случалось, и поколачивал. После одной такой сценки товарищ из поляков, пожав ему руку, сказал: «Я тебя уважаю за то, что ты со своими говоришь по-русски». И евреев, составлявших почти половину населения городков и учившихся в училищах, воспринимал только по товарищеским качествам. «Еврейского» вопроса в учащейся среде не существовало.

Переехав в Лович и поступив в седьмой класс тамошнего реального училища, Антон поселился на квартире. Он стал «старшим» над двенадцатью учениками. За эту должность вполовину сокращалась плата за содержание, что для юноши было далеко не маловажно. Он обязан был поддерживать порядок и, главное, в одной из граф ежемесячной отчетности указывать «уличенных в разговоре на польском языке», то есть заниматься откровенным доносительством. Рискуя лишиться «доходной» должности, Антон неизменно, однако, писал: «Таких случаев не было». Однажды его вызвал директор Левшин: «Я знаю, что это неправда… Вы не хотите попять, что этой меры требуют русские государственные интересы: мы должны замирить и обрусить этот край». Но Антон продолжал упорно проводить свою линию. С должности его так и не сместили до конца учебы — то ли директор вызывал его ради формы, то ли, зная Антона еще с Влоцлавского училища, уважал и по-своему любил его.

В 16–17 лет Антона и сверстников больше всего интересовала религиозная проблема, особенно самое главное в ней — бытие Бога. На осмысление этого уходили бессонные ночи. Вспыхивали страстные споры. Обращаться к законоучителям, однако, было бесполезно. Сомневающимся вслух выставляли двойки за четверть. Боясь доноса начальству, поляки не рисковали спрашивать о таких вещах своего ксендза. По спискам уклонявшихся от исповеди вызывали к директору их родителей, а самим виновникам сбавляли балл по поведению.

В поисках ответов на духовные искания читали не только Библию, по и труды популярного тогда писателя и исследователя Жозефа Эрнста Ренана (1823–1892), другую «безбожную» литературу. Один соученик, друг Антона из поляков, на исповеди у молодого ксендза, не из училища, повинившись в маловерии, в ответ услышал: «В минуты сомнений твори молитву: «Боже, если Ты есть, помоги мне познать Тебя». Кающийся ушел с еще большим волнением. А Антон в седьмом классе училища, пройдя через стадии колебаний и сомнений, в конце концов, буквально в одну ночь, пришел к окончательному и бесповоротному решению: «Человек — существо трех измерений — не в силах осознать высшие законы Бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, по всецело приемлю христианство и православие». И с плеч его словно свалилась гора. С этим он прошел через всю жизнь.

О своих школьных и училищных преподавателях А. И. Деникин вообще остался не очень-то высокого мнения. Перебирая их в памяти, в качестве положительного примера называл только математика Епифанова. Остальные, почти все, представлялись ему типичными чиновниками. Добрыми или злыми, знающими или не знающими, честными или корыстными, справедливыми или пристрастными, — но всего только чиновниками. Отбывая свои часы, они пересказывали своими словами учебник, давали задание «от сих до сих» и покидали класс. Души учеников их не интересовали. И потому мальчики росли сами по себе, не испытывая особого влияния школы.

Учитель немецкого языка, коверкая русскую речь так, что его никто не понимал, только и твердил о Ф. Г. Клопштоке (1724–1803) как о величайшем поэте мира. Сменивший его «немец» и вовсе оказался взяточником. Намеченной им очередной жертве он говорил: «Вы не успеваете в предмете, вам необходимо брать у меня частные уроки». И тогда гарантировался хороший балл в году. Русская литература преподавалась так казенно, что это отбивало всякую охоту читать не только у поляков, но и у русских учеников. Прикладную математику преподаватель никогда не объяснял, а только задавал и спрашивал. В тетрадях расписывалась его жена. В конце концов, решили протестовать. По поручению класса Антон заявил учителю: «Сегодня мы отвечать не можем. Никто нам ничего не объяснил, и мы не понимаем заданного». Дело дошло до попечителя Варшавского учебного округа. Однако учителя оставили дослуживать до пенсии. Закон Божий ученики знали совсем плохо, и батюшка заранее распределял между ними по одному экзаменационному билету и спрашивал только по нему. Также заблаговременно отец Елисей сообщал, какой и кому он задаст дополнительный вопрос ла экзамене.