Генерал - [104]

Особенно мощные оборонительные укрепления были возведены в районе Орши-Витебска. Первая полоса укреплений глубиной от трех до семи километров. Две линии окопов полного профиля, огневые точки, убежища, минные поля… Вторая полоса ничуть не уступала первой, и по западному берегу реки Березины шла еще одна линия укреплений, и все они заблаговременно были заняты войсками.

Гитлер лично интересовался строительством укреплений, придавал им исключительное значение, Белоруссию он называл «воротами Берлина». Он требовал укрепить эти ворота. И что же? Русские распахнули эти ворота настежь. Отступал не только танковый корпус Вагнера — вся армейская группировка «Центр» не выдержала натиска и отходит, а русские прорываются вперед, берут войска фюрера и в клещи, и в тиски, охватывают, окружают, бьют по частям! А сзади действуют партизаны — рвут мосты, минируют дороги, ввязываются в бои с регулярными частями немецкой армии. Какие преграды можно поставить русским? Как задержать? Вся надежда на то, что удастся раньше них отойти на рубеж реки Вилия. Там надо зацепиться, перегруппировать силы. Только там, больше негде!

Неслышно вошел адъютант Макс Зонненталь, доложил о прибытии Динкельштедта.

— Зовите, — сказал Вагнер, не отрываясь от карты.

И даже когда Динкельштедт вошел и поздоровался, он, не оборачиваясь и не отвечая на приветствие, сказал:

— Подойдите сюда, Динкельштедт. Видите, как выглядит линия фронта? Куда мы оттеснены за эти десять дней?

— Враг имеет большой перевес в силах, мой генерал. Даже сейчас его резервы не истрачены, перевес сохраняется, порой просто невозможно удержаться под их натиском.

— Невозможно? Но ведь мы в обороне, и сил у нас вполне достаточно. Просто мы их не можем эффективно использовать, и в этом давайте признаемся!

Вагнер повернулся наконец к Динкельштедту и взглянул в лицо командира дивизии. Никогда он не видел Динкельштедта в таком удрученном состоянии. Лицо бравого генерала, давно небритое, поросло неопрятной щетиной, воспаленные глаза были красны, одежда помята, сапоги давно нечищеные. Динкельштедт перехватил удивленно-презрительный взгляд Вагнера. «Да черт с тобой! — думал он, глядя на карту, где были перечеркнуты названия оставленных корпусом городов Толочин, Плещеницы, Вилейка, — сунулся бы туда, где я был, посмотрел бы тогда я на тебя!»

— Фюрер никогда не простит нам отступления, — сказал Вагнер. — Вы хоть представляете, чем все это кончится?

— Представляю. Но, мой генерал, предположим, что на данном направлении мы отступили по своей вине… Корпус отступил, моя дивизия отступила… Но ведь отступает и вся группа армий «Центр»?! В этом кто виноват?

— Вы о себе подумайте, Динкельштедт. Ваша дивизия отходит под натиском бригады небезызвестного вам генерала Асланова, нашего старого знакомца. И надо признать, этот молодой генерал действует решительнее и изобретательнее, чем вы. Так что не вам рассуждать о том, почему отступает вся группа армий «Центр». Смотрите сюда! Вот Сморгонь. Вот река Вилия. Русские не должны перейти через нее, слышите?

— Но чем я смогу их задержать? От дивизии почти ничего не осталось, господин генерал.

— Дивизия ваша получит подкрепления. Но если и на этот раз не выполнит задачи, пеняйте на себя.

Динкельштедт явился на вызов Вагнера, как на казнь. И то, как Вагнер встретил и принял его, и разговаривал с ним, не сулило ему ничего хорошего. Предчувствие не обманывало Динкельштедта. Он не знал еще, что командир корпуса решил отстранить его от должности, подал рапорт об этом командованию группы армий «Центр», и что ему уже обещали прислать нового командира дивизии, — всего этого он не знал, но внутренне уже примирился с тем, что станет козлом отпущения, и что военная карьера его оборвется на этом.

2

На дороге разорвался немецкий снаряд, и секунду спустя что-то сильно и резко ударило Мустафу по ноге. Мустафа упал лицом в песок. Сгоряча он не почувствовал боли, сел. Осколок снаряда ударил ему в голень. Мустафа осторожно коснулся раны; пальцы окунулись в теплую кровь. Что делать? Сзади оставался молчаливый лес, впереди была река Вилия… Товарищи остались позади… Они-то и послали Мустафу за помощью. Как ни тяжела рана, нельзя вернуться назад. Надо переправиться через Вилию, доставить донесение командира роты Тетерина командиру бригады Асланову. Судьба товарищей, оставшихся на западном берегу, зависела сейчас от него, Мустафы.

Мустафа перевязал ногу прямо поверх брюк. Но кровь никак не останавливалась. Он прополз метров десять-пятнадцать, нарвал в канаве пригоршню листьев подорожника. Обложил ими рану поверх бинта и еще раз перевязал носовым платком. Не помогло. Тогда он снял платок, смотал бинт, выжал с них кровь, снова обложил рану листьями, замотал бинтом и сверху стянул платком. Выше раны он стянул ногу ремнем. Кровь, кажется, унялась. Он поднялся, добрел до ближайшего дерева, сломал толстую ветвь, обломал сучья. Опираясь на эту палку, доковылял до берега. На песке отчетливо виднелись следы танковых гусениц — это три тридцатьчетверки Тетерина вчерашним вечером переправились тут на западный берег Вилии. Вон торчит и хворостина, которую воткнул сопровождавший танкистов кудрявый подросток-партизан, чтобы обозначить место переправы.