Гелиогабал - [32]

Я повторю, впрочем, что кроме убийства Ганниса, единственного преступления, которое ему можно приписать, Гелиогабал отправил на смерть только ставленников Макрина, который сам был предателем и убийцей, но с неизменной бережливостью относился к человеческой крови. За весь период его царствования наблюдается очевидная диспропорция между пролитой кровью и действительно убитыми людьми.

Точная дата его коронации неизвестна, но известна цена, в которую обошлась его щедрость в этот день имперской казне. Она была так велика, что могла бы подорвать его собственную материальную независимость и обременить долгами его казну на все оставшееся время его правления.

Он постоянно следит, чтобы щедрость его милостей соответствовала его представлению о королевской власти.

Он помещает слона на место осла, лошадь — на место собаки, льва туда, где сгодилась бы и обычная кошка, всю коллегию ритуальных танцовщиц — туда, где предусмотрено место только для кортежа детей-сирот.

Повсюду размах, крайность, изобилие, чрезмерность. Великодушие и самая чистая жалость уравновешивают спазматическую жестокость.

Проходя по рынкам, он плачет, наблюдая нищету черни.

Но в то же время он заставляет по всей империи разыскивать матросов с изрядными членами, которых он называет Нобелями, арестантов, острожников, убийц, которые стараются угодить его сексуальным аппетитам и ужасными грубостями сдабривают его разгульные пиры.

Он торжественно открывает, начиная с Зотика, кумовство полового члена!

«Некий Зотик был настолько влиятельным при нем, что все другие старшие офицеры обращались с ним, как если бы он был мужем своего хозяина. Кроме того, этот самый Зотик, злоупотребляя своим близким положением, придавал дополнительную значимость всем речам и действиям Гелиогабала. Рвущийся к огромному богатству, на одних он воздействовал угрозами, на других — обещаниями, обманывая всех, и, выходя рядом с принцем, старался отыскать каждого, чтобы сказать: «Я сказал вот это о вас, вот что я услышал на ваш счет; вот что должно с вами произойти», как делают люди такого сорта, которые, будучи допущенными к принцам достаточно близко, торгуют репутацией своего хозяина, неважно, плохая она или хорошая; и благодаря глупости или неопытности императоров, которые ничего не замечают, кормятся удовольствием разглашать позор…»[132].

Он дает народу все, что от него требуют:

ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ.

Даже когда он кормит народ, он кормит его с видимым лиризмом, он преподносит ему тот зародыш экзальтации, который присутствует в глубине любого подлинного великолепия. И народ совсем не затронут, не задет его кровавой тиранией, которая никогда не ошибается в цели. Всех, кого Гелиогабал посылает на галеры, кого кастрирует, кого велит бичевать, он выбирает среди аристократов, знати, педерастов своей личной свиты и дворцовых тунеядцев.

Он методично преследует одну цель, и я об этом уже говорил: извратить и разрушить значение и ценность любого порядка, но что восхитительно и что доказывает необратимый упадок латинского мира это то, что он может на протяжении целых четырех лет, открыто, на глазах у всех, проводить свою работу по систематическому разрушению этого порядка, и никто не смеет протестовать, а его собственное падение по своей значимости не превышает уровня обычного дворцового переворота.

***

Но если Гелиогабал переходит от женщины к женщине, от возницы к вознице, он переходит также от камня к камню, от одежды к одежде, от праздника к празднику и от украшения к украшению.

Через цвет и значение камней, форму одежды, распорядок праздников, драгоценности, которые непосредственно соприкасаются с его кожей, его дух совершает странные путешествия. Именно в такие моменты можно было видеть, как он бледнеет или дрожит в ожидании вспышки молнии или раската грома, в поисках взрыва, сверкания, резкости, за которые он цепляется перед тем, как в ужасе бежать прочь.

Именно здесь проявляется высшая анархия, когда вспыхивает его глубокое беспокойство и он бежит от камня к камню, от вспышки к вспышке, от формы к форме и от огня к огню, в мистической внутренней одиссее, которую никто после него не смог повторить.

Я вижу опасную навязчивую идею и для других, и для того, кто ей предается, когда каждый день меняются одежды и поверх каждого наряда надевается один камень, никогда не повторяющийся, соответствующий небесным знакам. Здесь присутствует нечто большее, чем стремление к безмерной роскоши или естественная склонность к безумному мотовству, — имеются свидетельства огромной, ненасытной лихорадки духа, души, жаждущей эмоций, движений, перемещений, склонной к метаморфозам. Какова бы ни была цена, которую придется за это платить, и риск, который с этим связан.

В том, что он приглашает к своему столу калек, и каждый день меняется форма недуга приглашенных, я узнаю тревожащую склонность к болезни, к недомоганию, склонность, которая будет возрастать вплоть до поиска болезни в самом широком смысле, то есть нечто вроде непрерывающегося заражения, имеющего размах эпидемии. И это — тоже анархия, но духовная и благовидная, и тем более жестокая, тем более опасная, что она неуловима и скрыта.