Гелиогабал - [31]

«У него был план, — говорит Лампридий, — посадить в каждом городе людей в ранге префекта, обязанностью которых было бы развращение молодежи. В Риме таких людей должно было быть четырнадцать; и он сделал бы это, будь он жив, поскольку решил, что ему следует возвести в достоинство все то, что является наиболее отвратительным, гнусным, и возвысить людей самых низких профессий».

Впрочем, не приходится сомневаться в глубоком презрении Гелиогабала ко всему римскому обществу того времени.

«Он не однажды, — замечает Лампридий, — признавался в своем презрении к сенаторам, которых называл рабами в тогах; римский народ для него был только землекопом, и он ни во что не ставил сословие всадников».

Его склонность к театру и к поэзии в полную меру проявилась в день его первой женитьбы:

Он размещает рядом с собой, на все время длительного римского обряда, дюжину опьяненных или одержимых крикунов, которые, не переставая, кричат: «Пробивай, впихивай», к великому смущению газетчиков той эпохи, которые не донесли до нас описание реакции невесты.

Гелиогабал женится три раза. В первый раз — на Корнелии Павле, второй раз — на первой весталке, третий — на женщине, у которой голова Корнелии Павлы; затем он разводится и снова берет свою весталку, чтобы вернуться, наконец, к Корнелии Павле. Здесь следует заметить, что Гелиогабал берет свою первую весталку не так, как довоенный махараджа в парижской опере берет первую танцовщицу и женится на ней, но явно с намерением богохульства и кощунства, которое вызывает чрезмерную ярость другого историка, Диона Кассия.

«Этот человек, — говорит он, — которого следовало бы высечь розгами, бросить в тюрьму и предать поруганию, уводит в свою постель хранительницу священного огня и лишает ее невинности посреди всеобщего молчания». Я уверен в том, что Гелиогабал — первый император, который осмелился низвергнуть этот военный обряд, охрану священного огня, и который осквернил, как он и должен был это сделать, времена Палладия[128].

Гелиогабал воздвигает храм своему богу прямо в центре римской набожности, на месте маленького невыразительного храма, посвященного Юпитеру Палатину. После того, как старый храм снесли, он велел возвести более богатую, но меньшую по размеру, копию храма Эмесы.

Но усердие Гелиогабала по отношению к своему богу и его склонность к обрядам и театру, никогда не были выражены лучше, чем во время свадьбы Черного Камня с супругой, достойной его. Он велел разыскивать эту супругу по всей империи. Таким образом, даже в том, что касалось камня, он должен был исполнить полностью священный обряд, доказать силу действия символа. И это — что вся история расценит как еще одно безумство или бессмысленное ребячество — мне представляется материальным и строгим доказательством его поэтичной религиозности.

Ибо Гелиогабал, который ненавидит войну и чье царствование не было замарано ни одной войной, даст Элагабалу в качестве супруги не Палладий, который ему предлагают, этот кровожадный Палладий, находящийся в руках Палласа[129], Палладий, которого следовало бы, скорее, называть Гекатой, так как ночь, из которой она вышла, приманивает рождение будущих воинов, а Танит-Астарту Карфагенскую[130], с ее теплым струящимся молоком, что не идет ни в какое сравнение с жертвами, принесенными Молоху.

Неважно, что у Фаллоса, Черного Камня, на внутренней грани есть нечто, внешне похожее на женские гениталии, которые высекли сами боги: этим двойным осуществленным спариванием Гелиогабал желает показать, что член — активен, и что он действует, и не важно, что это лишь образ и абстракция.

***

Странный ритм вмешивается в жестокость Гелиогабала; этот посвященный делает все с искусством, и все в двойном варианте. Я хочу сказать, что он делает все сразу на двух уровнях. Каждый его жест — обоюдоострый.

Порядок, Беспорядок,

Единство, Анархия,

Поэзия, Диссонанс,

Ритм, Разлад,

Величие, Ребячество,

Великодушие, Жестокость.

С высоты башен своего только что воздвигнутого храма пифийского бога он разбрасывает зерно и мужские члены.

Он кормит оскопленный народ.

Конечно, нет теорб, нет туб[131], нет оркестров азоров во время кастраций, которые он предписывает, но предписывает каждый раз так, как если бы это были персональные кастрации, как если бы кастрировали его самого, Элагабала. Мешки с гениталиями с жестоким изобилием разбрасываются с высоты башен в день чествования Пифийского бога.

Я не уверен, что оркестр из азоров или небелей со скрипучими струнами и жесткими утробами не был спрятан где-нибудь в подвалах спиральных башен, чтобы заглушить крики приживальщиков, которых кастрируют; но этим крикам терзаемых людей вторят приветственные вопли ликующей толпы, которой Гелиогабал раздает стоимость нескольких хлебных нив.

Добро, зло, кровь, сперма, розовое вино, благоухающие масла, самые дорогие духи — щедрость Гелиогабала создает бесчисленные потоки.

И музыка, рождающаяся там же, минует ухо, чтобы достичь души без инструментов и без оркестра. Я хочу сказать, что шумная музыка, избитые напевы, эволюции хилых оркестров — ничто по сравнению с этим приливом и отливом, этим потоком, который приходит и уходит со странными диссонансами, с его великодушием и жестокостью, его склонностью к беспорядку в поисках порядка, неприемлемого в латинском мире.