Гелимадоэ - [45]

Чудесные, снежные рождественские праздники кончились. Вид появлявшихся еще кое-где экипажей на колесах казался теперь противоестественным. И Ганзелин при первых же выездах к пациентам сменил свою коляску на сани. Они были совсем маленькие, похожие на раковину; доктор и четыре его дочери едва в них помещались. Девушка кучер теперь уже не сидела на козлах, а примостилась сзади, на высоком, обитом мягкой материей табурете о трех железных ножках. Линия вожжей делила ладью саней на две половины; сидящим приходилось отклоняться в обе стороны, чтобы избежать удара ремнем по щеке. Повозка напоминала лепешку, разрезанную пополам. У лошадки были и бубенчики, позвякивавшие, как на колпаке шута. Девушки на морозе и на ветру пели столь же самозабвенно, как и в прогретый солнцем, напоенный ароматами весенний день. Глядя на них, возвращающихся домой, разрумянившихся, но уже приумолкших, я не раз вспоминал таинственный рог барона Мюнхгаузена. Когда возле теплой печки они раскроют уста, не посыплются ли оттуда все их замерзшие песни?

В первую неделю января по улицам начали разгуливать троицы королей, с перепачканными лицами, с жестяными, пробитыми гвоздем «ларцами», с висящими на груди мисками, в которых дымился древесный уголь.

— «Далека дорога наша…» — передразнивал их Ганзелин, фехтуя трубкой. — Из предместья, из Милетина, не далее, как из Вратни. «Солнце что раскаленные камни…» Ого, Балтазар натер себе лицо бумажкой и цикорием! Ты не поверишь, Эмиль, а ведь и я когда-то разгуливал вот так же по городу в отцовской рубашке поверх штанов и с бумажной короной на голове! — Он, посмеиваясь, выходил на порог и, не будучи любителем подавать милостыню, пошарив в кармане, раздавал монетки.

До Сретения время потекло в беспрерывных метелях и трескучих морозах. А потом внезапно подул влажный ветер, небеса смягчились, смилостивились, снег уплотнился и стал податливым, словно тесто.

— Самое время поставить снеговика, — предложила Гелена. — Эй, девчата, — горланила она, — если разом взяться, в момент будет готов. Давайте слепим Микулаша[15] с длинными усами и в епископской шапке!

Я снял куртку и принялся катать снежный ком. Но когда первый был готов, оказалось, что планы переменились. Эмма вспомнила, что хотела соорудить дом. Начали сооружать дом.

Дом нам удался. Глубокий, темный, своды прочные, как из бетона.

— Долго простоит! — хвалилась Гелена, подпрыгивая на снегу и дыша на озябшие пальцы. Они у ней совсем закоченели. Время от времени я украдкой поглядывал на Дору. На ней был свитер, облегавший ее пышные формы. Лида расчищала лопатой дорожку к нашей пещере, сноровисто разбрасывая снег на обе стороны, трудясь в поте лица — сама добросовестность, даже в игре. Эмма уже юркнула внутрь, посверкивая оттуда глазками, будто лиса из норки.

— Иди и ты к ней, — добродушно посоветовала мне Мария. Я нерешительно поплелся к лазу, встал на четвереньки. Мне почудилось, будто фигурка в темноте отпрянула от меня. Я был обескуражен.

— Зачем ты лезешь? — шепотом спросила она. — Я тебе не нужна, так чего лезть? Лучше оставь меня одну.

Потрясенный, я в страхе оглянулся, не слышит ли Дора. Я стыдился столь фамильярных упреков со стороны взбалмошной девчонки. Однако Дора уже возвращалась домой: красная юбка ее мелькала меж нагих деревьев. Во мне закипела злость.

— Почему бы мне не залезть? Я поработал не меньше, чем ты. Нечего мной командовать.

— А вот буду, а вот буду! — упорствовала она. — Дом мой! Это я придумала слепить его из снега!

— Вы только послушайте! — хохотала снаружи Гелена. — Ну в точности как муж и жена! Минуту пробыли вместе и уже скандалят. Уж вы помиритесь, голубчики, ведь это ваше первое совместное жилье.

Я поспешно вылез наружу, оскорбленный донельзя. Я и эта пигалица — муж и жена! Я с презрением взглянул на Гелену. Вот уж неотесанная!

— Совсем замерз, бедняжка? — приветливо встретила меня Мария. — А знаешь, что? Пойдем-ка лучше в кухню, погреемся.

В кухне она налила мне кофе. Кофе был горячий, я усердно дул на него — очень хотелось пить. Эту красную чашку с белой каемочкой я считал уже почти своей собственной. Дора сидела у печки, словно кошка из волшебной сказки. Лида вязала бесконечно длинный чулок. Гелена затирала мокрые следы на полу. Мы разговаривали, забыв про Эмму в ее домике. Она пришла нескоро. Тихохонько проскользнула в приотворенную дверь; пальчики у нее посинели от холода, губы алели, будто лепестки розы. Она направилась прямо к Доре, погладила ее по щеке, обняла, ласково прижалась к ней. Меня не удостоила ни единым взглядом. Гелена взяла совок, смела в него сор и вышла из кухни.

— Дора! — вдруг с живостью воскликнула Эмма. — Мне пришло в голову, что, если в домике сделать маленькое окошко, вы с Эмилем могли бы там иногда учить французский. Что ты на это скажешь?

Дора засмеялась и вместо ответа поцеловала младшую сестричку прямо в губки. Я ошеломленно смотрел на Эмму. Она только что сказала мне, что я не понимаю женщин. Кажется, — подумал я, — детей я тоже не понимаю.

ОБОРОТНАЯ СТОРОНА ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Затяжные, наводящие тоску дожди, снег, мороз и опять снег. Свирепствовали простуды, кашли, гриппы, ангины. У доктора работы было по горло. На лавке в кухне не оставалось свободного местечка. Старики кряхтели, кашляли, устало обводили взглядом потолок, женщины с пожелтевшими лицами пытались унять беспокойных малышей, дети с перевязанными ушами или горлом робко жались друг к другу, стараясь занимать как можно меньше места. Растаявший снег и грязь растекаются лужами по полу, от убогих одежд исходит запах нищеты, пищат младенцы. Все эти лица: молодые и старые, страдальческие и улыбающиеся, уже давным-давно стерлись из моей памяти, но лицо женщины, что пришла на прием к Ганзелину в конце той зимы, я не забуду, пока жив.