Гелимадоэ - [46]

Время уже близилось к двенадцати, на дворе бушевал ливень; ураганный ветер сотрясал окна, завывал в трубе. Она вошла с мужем, — маленькая, тщедушная фигурка, голова обмотана шерстяной шалью так, что не видно глаз. Добрела до лавки и без сил опустилась на нее подле раздражительного старика, последнего пациента, еще дожидавшегося своей очереди на прием. Муж ее, исхудавший бедняк лет сорока, с красными напульсниками на потрескавшихся, почерневших от работы руках, одетый в ветхое зимнее пальто, с шарфом на шее, остался стоять у двери, комкая в руках свою промокшую шапку.

Женщина не сняла рукавиц и не освободилась от своего кокона. Она так сильно дрожала, что голова ее по временам судорожно подергивалась. Сидевший рядом дед подозрительно косился на нее и сердито ворчал себе под нос. Гелена, которая в тот день дежурила на кухне, решила, что несчастную треплет лихорадка. Она принесла ей горячего чая в надтреснутой чашке, которую держали для таких случаев на приступочке у печки. Мужчина церемонно поклонился, поблагодарил, а женщина робко потянулась за чашкой, не затем, впрочем, чтобы напиться, а чтобы погреть об нее руки.

— Пейте, пока горячий, от холодного чая никакого проку, — уговаривала ее Гелена. Женщина не ответила, лишь сгорбилась, точно от удара. Муж опустил голову и, как мне показалось, извиняющимся взглядом посмотрел на недовольного деда. Гелена, сгорая от любопытства, засыпала странную пару вопросами. Женщина молчала, а муж стал отвечать — раздумчиво и обстоятельно. Они из Чигаржской Гарты, что у самого сушицкого тракта. Да, жена очень больна, так что дорога заняла у них больше трех часов. Они рады, что удалось застать пана доктора дома. Почему отправились в путь именно сегодня, в такую собачью погоду? Ну для этого были важные причины. Соседи в их деревеньке зловредные, любят посплетничать, — короче говоря, им не хотелось, чтобы это стало известно всем и каждому. Гелена спросила, почему они хотя бы не подрядили какого-нибудь крестьянина подвезти больную? Мужчина кротко улыбнулся. Уж тогда-то секрет их тайных сборов был бы раскрыт, а кроме того, они слишком бедны. Правда, хата у них своя собственная, но кормиться не с чего, только и есть, что клочок земли, коза да кролики. Он вместе с их единственной дочерью зимой рубит лес, а летом нанимается в батраки.

— А почему вы выбрали врача, живущего так далеко? Ведь дом ваш близко от шоссе, до Сушиц можно скорее добраться.

Мужчина лишь пожал плечами и ничего не ответил.

Я сидел в кухне за столом с Марией. Она ловко сматывала шерсть в клубок, я помогал ей, описывая руками с растопыренными пальцами круги, будто наводил чары. Поведение мужчины выглядело весьма загадочным; мне казалось, что от плотно закутанной его жены исходил какой-то странный, неприятный запах. Я крутил носом, проявлял рассеянность и, если бы Марии не нужна была моя помощь, охотнее всего ушел бы домой. Лида рьяно скребла пол на мансарде, откуда доносился плеск воды и постукивание щетки о деревянный настил.

Но вот в сенях послышались голоса и шаги; пациент, осмотр которого слишком затянулся, наконец, вышел. Дора в белом халате открыла дверь и бесстрастным тоном вызвала старика. Едва только дед прошаркал в амбулаторию, женщина распустила платок, размотала шаль и жадно склонилась над чашкой. Какой кошмар, какое ужасное зрелище! Гелена на минуту забыла, что у ней на плите шипит масло, Мария перестала сматывать шерсть, я уронил на колени руки, внезапно ослабшие, как если бы по ним внезапно кто-то сильно ударил. Белая, будто присыпанная мукой, кожа на лице женщины была покрыта заскорузлой сыпью, глаза провалились в кровавые ямы, на носу обнажились хрящи, выпирая из гноящихся отверстий, а беззубый рот, обезображенный струпьями, зиял, точно дырка в натянутом полотне. Тут все мы поняли, почему вначале женщина стеснялась пить — ей было стыдно перед стариком, который выглядел не особо добродушным. Нас она не стеснялась, как не постеснялась бы врача — на ее взгляд, мы принадлежали к членам семьи и, значит, обязаны были вместе с ним разделять все неприятности, сопряженные с его ремеслом.

Мария тихо положила на стол клубок шерсти и неслышно выскользнула за дверь. Спустя короткое время она вернулась — уже с Ганзелином.

Он вбежал багровый, разъяренный; полы его халата реяли позади. Еще с порога в неистовстве крикнул:

— Эта болезнь не из тех, которые я могу лечить! — От возбуждения он часто дышал. — Зря вы проделали такую дальнюю дорогу. Как это вам взбрело в голову? У скольких врачей вы уже побывали? И без толку, конечно. И я тоже ничем не могу вам помочь. Есть болезни, от которых пока нет лекарства. Разве вам никто об этом не говорил?

— Мы… мы… — заикаясь, смиренно отвечал мужчина, — мы пришли не затем, чтобы просить у вас лекарства, потому как… — Он в смущении оглянулся вокруг, потом, ввиду неизбежности, высказал то, что ему трудно было произнести при свидетелях: — Не для выздоровления… Нам бы лучше… лучше хотелось… — Он заговорил громче, страстно: — Пан доктор, прошу вас, выслушайте меня! Это тянется уже очень долго, больше двух лет. И жизнь не в жизнь, и конец никак не приходит… Соседи меня сторонятся, женою моей брезгуют, все нас чураются, даже нищий, и тот не постучит, куска хлеба не примет. А она, жена-то, помереть хочет. Чего только не испробовала, все зря, никакая хворь к ней не пристает. Босая ходила по снегу, — не простыла, хотела себя голодом уморить — не стерпела, опять есть начала, падала с изгороди — даже ногу не сломала. Мы обговорили все давно, она на все согласна, жить она не хочет, но и не хочется ей так покинуть свет, чтобы люди считали ее самоубийцей. Вы, верно, знаете, что тот дом, где кто-нибудь сам лишил себя жизни, в деревне все обходят, как проклятый. А у нас дочка — невеста; нашелся у нее, наконец, дружок, добрый работник, да боимся, ничего из этого не выйдет, пока вот она жива. Коли б ее не стало, может, все и забылось бы. А она хочет своей смертью помереть, как другие люди, от какой-нибудь болезни. Потому мы к вам и пришли… набрались духу… Наслышаны про вас… понадеялись…