Гелимадоэ - [40]

Она хмуро взглянула на меня, обнажила свои широкие белые резцы.

— О, ничего нового, ничего нового, глупенький! Ведь ты знаешь, как мне тут все ненавистно, в какое отчаянье приводит меня эта докучная жизнь. — Она вырывала траву целыми пучками и бросала в воду. — Бестолковая каждодневная суетня, надсадный труд на маленьком клочке земли, грязные уроды, кудахтающие куры, противные сестры, пошлый злоязычный сброд, — господи, все одно и то же! На веки вечные. Хотя бы что-нибудь изменилось! Дождусь ли я?

— Барышня Дора, — произнес я чуть не плача, — как бы мне хотелось, чтобы вы всегда только улыбались!

— Je ne suis pas heureuse![13] — воскликнула она в ярости. — Je ne suis pas heureuse!

Я испугался, что на ее крик сбегутся люди. Вот так, во французской грамматической форме отрицания, вырвался у Доры крик ее души.

ОПАСНАЯ ПОХВАЛА

Отец пришел домой сияющий. Пока Бетка накрывала ужин, он, заложив руки за спину и насвистывая, с таинственным видом расхаживал по столовой. Я сидел за столом с подвязанной вокруг шеи салфеткой (до чего меня всегда стеснял этот гадкий белый хомут!) и с любопытством наблюдал за ним. Не переставая улыбаться, он время от времени поглядывал на меня.

— Садись, пожалуйста, все готово, — сухо заметила ему мать.

Он уселся в свое просторное венское кресло, пододвинул к себе прибор и в промежутках менаду едой стал рассказывать:

— Сегодня, спустя долгое время, я неожиданно встретил под аркадами доктора Ганзелина. Обыкновенно он избегает меня, как и других городских жителей, но тут сам направился прямо ко мне и без околичностей спросил: доволен ли я Эмилем. «Совсем молодцом, не правда ли? — говорит он. — Вам не кажется, пан гейтман, что Эмиль теперь выглядит много лучше, чем в тот раз, когда впервые явился ко мне?» — «Ну, ведь с той поры минуло несколько месяцев, — ответил я ему. — У него было достаточно времени, чтобы немного окрепнуть. Разумеется, я вовсе не хотел бы тем самым умалять ваши заслуги, роль вашего заботливого наблюдения за больным и ценных рекомендаций». Ганзелин расхохотался. «Рекомендации? Наблюдение за больным? Помилуйте! Да неужто вы полагаете, будто пациента можно вылечить путем рекомендаций и осмотров? Нет, нет, ему помогло иное средство. Мы мало-помалу впрягли его в работу, вот он и позабыл о всяких там симптомах, избавился от своей болезненной мнительности. Что, парень, тебе нечего делать? А ну-ка, возьми мотыгу, помоги окучивать грядки или садись перебирай горох. Да, не поблажки и не сюсюканья, а труд — вот что оказалось лучшим для него способом избавиться от черных мыслей».

Мать взглянула на меня так холодно, что я вздрогнул, но отец был слишком увлечен своим рассказом и ничего не заметил.

— «Но я тут ни при чем, — сказал мне Ганзелин. — Я слишком занят. До этого додумались мои дочери. Даже и не знаю, с чего все пошло. Гелене что-то понадобилось на кухне — послала Эмиля. Мария отправилась в поле — взяла его с собой. Нынче он умеет делать многое из того, чего не умел прежде: сгребать сено, навивать на воз клевер, пасти коз, подметать дорожки, носить воду, развешивать белье. Только вот жестокости не переносит. Не может видеть, как режут курицу; глаза зажмурит — и бежать. Чересчур мягкосердечен. Дочери мои вздыхают: вот жалость, что у него каникулы кончились, такого дельного помощника лишимся!»

— Носил воду, копал огород, бегал в лавку, как наша Гата… Ну и ну! — язвительно произнесла мать, глядя на меня в упор с нескрываемой враждебностью. Я молил глазами отца, пытался перехватить его взгляд, но он не обращал внимания.

— Ганзелин очень тебя хвалил, Эмиль, — став серьезным, добавил отец. — Уверял, что ты славный мальчуган и что он тебя любит. Мол, и дочери его тоже очень любят тебя. Одну из них ты, дескать, даже учишь французскому языку. По этому поводу доктор немного ворчал; полагаю, однако, что на самом деле он не против. Впрочем, мы-то знаем, что он человек крайних взглядов. Всем известно, какой он чудак. Признаюсь, мне весьма приятно твое умение заводить друзей. Человек живет среди людей и должен сними ладить. Я действительно очень рад. Поздравляю тебя. Ганзелин убежден, что в юном возрасте физический труд полезен. Отчего бы этому не поверить? Труд не позор, напротив — это дело чести!

Мать снова вмешалась, сопровождая свои слова сухим смешком, по звуку походившим на осыпь мелких камешков в карьере:

— А мне и невдомек, что мальчика, собирающегося поступать в среднюю школу, можно приспособить к домашнему хозяйству. Для нас, пожалуй, излишняя роскошь держать двух служанок. Вполне достаточно одной Гаты. По крайней мере летом, когда Эмиль дома, он мог бы закупать продукты, накрывать на стол, помогать в приготовлении обеда. Он и впрямь не надорвется, если иногда вымоет пол или постирает белье — тем более, что он уже хорошо этому обучен. Поистине неразумно, что он применяет свои практические навыки у посторонних людей, а не у себя дома.

Только тут отец уловил в словах матери иронию. Вилка с куском, который он нес ко рту, застыла на полдороге — он в растерянности скосил на меня глаза и, кажется, слегка покраснел. Увы, будучи сбит с толку, он все больше и больше забирался в тупик: