Гель-Грин, центр земли - [2]

Но, оказалось, что он боится так много, словно ему уже не пятнадцать, когда можно водить корабли, а совсем мало; нужно сидеть в детской и играть в шахматы с медведем из плюша и бархата; он сначала не понял, что значит «беременна»; он смотрел, как Капелька раскладывает карандаши по пеналу, и слушал разговоры за спиной; а потом сказал маме — она уже вышла из ванной, в пижаме из блестящего атласа, и, если бы не накладывала крем, могла бы сойти за фею из «Питер Пэна»; мама вскрикнула и разбила крем, ночной от морщин; на звук прибежал папа — с биржевой газетой; и смотрел на них, как на заговорщиков в Сенате — император; а через день собрали совет, и вот Стефан стоит и крутит бахрому; мама ездила в больницу к Капельке с мандаринами и персиками; но больше никто из семьи не захотел её видеть; и когда родился ребенок, он один поехал на автобусе на край города, где была больница; и увидел там опять Реку, не менявшегося с возрастом, только проступила щетина, и её родителей; с цветами; и ему было стыдно-стыдно; оказалось, мальчик. Его забрали Рафаэли; ван Марвесы предложили свою помощь: памперсы, питание, элитный детский сад; ван Марвесы были богаты — одни из самых богатых в стране; но Рафаэли отказались не потому что гордые, а потому что самое главное, что нужно, — это любовь; а её ван Марвесы дать не могли — странной девочке с ребенком, тоже оказавшимся странным; он никогда не плакал и только смотрел — огромными глазами цвета северного ветра; серыми, как затянувшийся на неделю дождь; его назвали Светом; потому что он был беленький, будто сиял, будто родился не из плоти, а был принесен феей, и родился в ясный день. Стефан часто приходил к Рафаэлям, играл с ребенком; но Свет так и не привык к нему; и «папой» назвал Реку; он рано очень заговорил и пошел, держась за руки всей семьи Рафаэлей; доктор Роберт приезжал его смотреть по просьбе мамы ван Марвес и нашел его необыкновенным. Стефан боялся, что Капелька не будет с ним разговаривать, но она рассмеялась только на его робкую просьбу — «иногда видеться»; «что с тобой, Стефан? кого ты боишься? приходи по-прежнему, когда захочешь; ведь мы еще за партой вместе сидеть будем два года». В одиннадцатом классе у них родился второй ребенок; тоже мальчик; только в этот раз крикливый на редкость, сразу с золотыми волосами и глазами, как море и небо — сливаются в одно — головокружительно синими; его назвали за яркость Цвет и дали подержать Свету. Семейный совет уже не собирался; дядя проклял тот день, когда посоветовал отдать Стефана в простую школу; у мамы случилась истерика, и её увезли в больницу; а всё опять из-за одного раза — он остался ночевать и впервые прикоснулся с рождения Света к Капельке; узнав, что опять беременна, она хохотала: «снайпер!»; и второго ребенка приняли Рафаэли; «может, вам пожениться?» — робко предложил папа; «она не хочет»; Капелька и вправду не хотела; «мы еще молодые»; они протанцевали вместе выпускной; Стефан поступил в университет на международную журналистику; богатством его родителей и дяди были СМИ: два мужских журнала, три женских, альманахи по цветоводству и вязанию; наука и медицина; автомобили и международная политика; экономика и бухгалтерия; два телеканала с новостями; утренние и вечерние газеты. Капелька еще не придумала, чем ей заняться; ей очень хотелось путешествовать: Река присылал ей открытки с разных красивых, как он, мест; и она собралась вслед за Рекой; но в самое сердце лета её сбила машина; она умерла легко и незаметно; словно улетела; и на её похороны приехали все ван Марвесы; привезли огромный белый венок; оплатили похороны, не слушая в этот раз Рафаэлей; и попросили детей. В доме снова обустроили детские, накупили Цвету всё, что ему приглядывалось; он носился по дому, играя в пиратов и разбойников; не знал слова «нельзя», пролазил везде: в кабинеты папы, Эдварда; мешал бумаги, рисовал на них цветы и лица; Эдварда это раздражало, и он купил квартиру в городе; а папа смеялся и расслаблялся; любил садить Цвета себе на колени и рассказывать ему страшные истории; Цвет был похож на Капельку — ничего не боялся, обо всём мечтал. А Свет пошел в ван Марвесов — узкое невзрачное лицо; темные волосы на уши, глаза с поволокой. Он любил смотреть в окно и читать; был любимцем мамы; она красилась, одевалась на банкет, а он сидел тихо на кровати рядом и любовался ею, как стеклышком. От него всегда пахло чем-то тонким — свежим, прохладным, горьковатым, будто полная деревьев улица после дождя. Однажды ночью Стефану позвонил Река — откуда-то издалека; в трубке таинственно щелкало; и сказал странную фразу после всех «привет — привет — как дела?»: «осторожнее, Стефан; Свет ясновидящий…» — и их разъединили; за окном лил дождь, был поздний вечер, и Стефан смотрел на телефон, как спектакль «Гамлет»; необъяснимое; и стал наблюдать за Светом. И понял, что с Капелькой в его жизнь вошла не только любовь, но и загадка — откуда любовь берет силы; и откуда берутся дети. Свет всегда знал, какая погода будет завтра; и у кого что болит; а однажды к ним в гости пришла старая мамина школьная подруга: она забыла за разговором, клала ли сахар в чай, а не любила сильно сладкий; мешала, мешала ложечкой, и вдруг Свет сказал поверх стола, он читал всё это время «Денискины рассказы», Стефан дал её со словами: «она смешная», но Свет не смеялся — смотрел будто сквозь неё, будто читал другую книгу — Маркеса, Джойса; Стефан расстроился: почему он вообще не читает детских книг; и вдруг Свет сказал: «там три ложки сахара; слишком сладко, по-моему, попросите лимон» — так внезапно; он никогда не вмешивался в разговоры взрослых, но тетенька будто достала его своей нерешительностью. Мама опрокинула свою чашку, ойкнула, хотя чай был уже негорячим; все поняли, что случилось — будто прозрели, сравнили все свои совпадения; дядя потом в кабинете стал задавать Свету вопросы из выпуска новостей, исторические, даже процитировал что-то из Нострадамуса, пока Свет не встал и не ушел тихо в свою комнату; дядя крякнул, застыдился: «ну что? Я просто… интересно же…»; все решили не концентрировать на этом внимания; ясновидящий в семье медиамагнатов — просто заголовок для желтой прессы; мама лишь купила Свету всего Набокова — единственный каприз…