Гегель: краткое введение - [14]

Данное возражение Гегеля против категорического им­ператива Канта покажется знакомым не только изучающим философию Канта, но и всем тем, кто интересуется совре­менной этикой. Важность требования, чтобы моральные принципы были универсальны по форме, до сих пор под­черкивает, например, Р. М. Хэар, автор статьи «Как же решать моральные вопросы рационально?» и книг «Freedom and Reason» и «Moral Thinking». И его позиция все еще часто встречает возражение, что подобное требование является пустым формализмом и не позволяет узнать ниче­го нового. В защиту Канта была выдвинута следующая интерпретация его этических взглядов: отправным пунктом могут служить желания, но только если возможно представить их в универсальной форме, чтобы их можно было принять в качестве основания для действий любого чело­века в сходной ситуации. Гегель предвидел возможность такой интерпретации и доказывал, что любое желание можно привести ко всеобщей форме. Следовательно, если допустимы конкретные желания, то требование универсаль­ной формы бессильно помешать оправданию любого без­нравственного поступка, какой бы только не изобрела че­ловеческая фантазия.

Второе возражение Гегеля касается того, что Кант отде­ляет человека от самого себя, когда разум оказывается в состоянии вечной борьбы с желанием и лишает естествен­ную сторону человеческой натуры возможности удовлет­ворения. Наши природные желания представляют собой только объект подавления, и эту сложную, если даже ни невыполнимую задачу Кант ставит перед разумом. Как мы увидели, Гегель здесь продолжает линию Шиллера, зало­женную в его «Письмах об эстетическом воспитании». Но автор «Феноменологии духа» использует критические идеи Шиллера по-своему. Мы можем рассмотреть эту проблему в свете другой похожей проблемы современной этики. Для Гегеля второе возражение Канту состоит в следующем: кантовская этика не дает решения проблемы противопос­тавления морали и эгоистических интересов. Вопросу «За­чем мне быть моральным?» суждено остаться без ответа. Кант утверждает, что мы должны выполнять свою обязан­ность ради нее самой и что поиск другой причины означает отход от чистой и свободной мотивации, необходимой для Моральности. Таким образом, великий философ не только оставляет вышеупомянутый вопрос без ответа, но и делает ответ на него в рамках своей концепции невозможным. В «Письмах об эстетическом воспитании» Шиллер обратился ко времени, когда подобный вопрос даже не возникал, когда мораль не отделилась от традиционных идеалов доб­родетельной жизни, когда еще не было кантовского поня­тия долга. Гегель понимал, что как только встал вопрос об обязанности, возвращение к традиционной морали стало невозможным. В любом случае Гегель рассматривал поня­тие долга Канта как шаг вперед, о котором не следует сожалеть, ведь именно оно помогает современному чело­веку быть намного свободнее, чем когда-либо могли быть греки, скованные обычаем. Гегель стремился дать такой ответ, который соединил бы естественное удовлетворение греков их образом жизни и свободу совести, характерную для идеи моральности Канта. Решение этой проблемы, с точки зрения Гегеля, должно было исправить и другой су­щественный недостаток этической философии Канта — наполнить форму содержанием.

Органическое общество

Гегель находит гармонию удовлетворения и свободы ин­дивида в согласии с общественным характером органи­ческого общества. Что же за общество имел в виду фило­соф? В конце XIX в. гегелевскую идею органического общества позаимствовал английский философ Ф.Г. Брэд­ли. Он, конечно, уступал Гегелю в оригинальности мысли, но зато превзошел его в красочности ее выражения. Поэтому я предоставляю Брэдли право описать гармонию между частным интересом и общественными ценностями вместо Гегеля. Брэдли прослеживает развитие ребенка в обществе: «Ребенок... рождается в живой мир... Он даже не думает о себе как об отдельном субъекте. Он растет вместе со своим миром, его ум наполняется и упорядочи­вает свою деятельность. И когда он сможет отделиться от этого мира и осознать себя отдельно от него, тогда его самость, объект его самосознания, прорывается, заража­ется, определяется существованием других. Его содержа­ние заложено в мельчайшем волокне общественных отно­шений. Он учится, или уже научился говорить, и таким образом усваивает наследие всех предшествующих поко­лений... язык, воспринятый им как свой, — это язык его страны, это язык его сограждан, и он привносит в его сознание идеи и настроения всех живших и живущих его носителей, и они оставляют неизгладимый след в нем. Он вырастает в атмосфере общих образцов и традиции... Его душа пропитана, наполнена ей, она уже ассимилирова­лась, обрела почву и черпает из нее силы. Он живет одной жизнью со своими соплеменниками, и отвернувшись от них, он отвернется от себя». Брэдли сходится с Гегелем во мнении, что, поскольку наши потребности и желания об­щественного происхождения, органическое общество по­ощряет наиболее общественнополезные из них. Более того, общество внушает своим членам то чувство, которое за­ставляет думать, что даже их индивидуальность состоит в том, чтобы являться частью общества. Таким образом пос­леднее заботится о том, чтобы его члены не стремились обособиться в погоне за своими личными интересами. Так часть тела, например левая рука, может подумать о том, чтобы отделиться от плеча и найти себе более приятное занятие, чем отправление пищи в рот. Но нельзя забывать о взаимной выгоде отношений между организмом и его частями. Я нуждаюсь в своей левой руке, но и она во мне. Органическое общество может не больше пренебрегать ин­тересами отдельных своих членов, чем я — нуждами сво­ей левой руки.