Гегель: краткое введение - [12]

Ясно прослеживается параллель между этой дискусси­ей и спором Гегеля с теми, кто определяет свободу как возможность делать все, что угодно. Негативное понятие свободы подобно концепции хорошей экономической си­стемы, с точки зрения либеральных экономистов. Оно не включает в себя ответ на вопрос, как формируются наши мотивы, когда мы свободны делать все, что угодно. Придер­живающиеся негативного понятия свободы утверждают, что и вопрос, и ответы на него как основание для отделения проявлений подлинно свободного выбора от фактов выбо­ра, свободного по форме, а не по существу, подразумевают некоторые исходные ценностные ориентиры. Возражение Гегеля похоже на ответ радикальных экономистов: нега­тивное понятие свободы уже основано на оценке, оценке поступка, происходящего из выбора, независимо от того, как сделан этот выбор или насколько он произволен. Ина­че говоря, негативное понятие свободы поощряет любые обстоятельства, влияющие на выбор человека.

Если вы согласитесь, что не возражать против экономи­ческой системы, искусственно создающей новые предпоч­тения так, что некоторые могут извлечь выгоду из их удов­летворения, глупо, вам придется признать и правоту ради­кальных экономистов. Общепризнанно, что трудно отделить предпочтения, действительно способствующие росту бла­госостояния людей, от предпочтений, которые ему не по­могают. В этом вопросе невозможно достичь согласия, и это несложно доказать. Тем не менее, трудность задачи состоит в приведении всех потребностей к единому осно­ванию. Если вы согласны с радикальными экономистами, то вам остается один маленький шажок, чтобы признать, что и в словах Гегеля есть доля истины. На самом деле, даже и шажка делать не придется: ведь великий философ предвидел основное положение радикальных экономистов, которое в наше время популяризовали Дж. К. Гэлбрейт, Вэнс Паккард и многие другие критики промышленной экономи­ки. Именно Гегель, творивший на самом раннем этапе раз­вития общества потребления, оказался достаточно прони­цательным, чтобы предсказать путь, по которому пойдет это общество: «То, что англичане называют comfortable, есть нечто совершенно неисчерпаемое и уходящее в бесконеч­ность, ибо каждое удобство обнаруживает и свое неудоб­ство, и этим изобретениям нет конца. Удобство становится поэтому потребностью не столько для тех, кто непосред­ственно пользуется им, сколько для тех, кто ищет выгоды от его возникновения». Это наблюдение появляется в том разделе «Философии права», в котором философ исследу­ет то, что он называет «системой потребностей». Гегель упоминает классиков экономического либерализма — Ада­ма Смита, Дж. Б. Сэя и Давида Рикардо. Его критика сис­темы потребностей показывает, что причины его неприя­тия взгляда либеральных экономистов, по существу, были именно теми же, что и у радикальных экономистов сегодня. За возражениями философа стоит его умение смотреть на окружающую действительность в исторической перспекти­ве. Гегель никогда не забывал, что наши потребности и наши желания формируются обществом, в котором мы живем, а это общество, в свою очередь, есть определенный этап ис­торического развития. Поэтому абстрактная свобода, сво­бода делать все, что угодно, в результате оказывается объек­том манипуляции современных общественных и историчес­ких сил. Если рассматривать позицию Гегеля как критику идеи негативной свободы, то в настоящее время она кажет­ся достаточно разумной. Однако что Гегель собирается предложить взамен? Мы все живем в конкретном обществе в определенный исторический период. Нас формируют общество и время, в которое мы живем. Поэтому наша сво­бода — это свобода поступать так, как вынуждают нас об­щественные и исторические силы.

Свобода и обязанность

Некоторые желания проистекают из самой нашей природы, подобно потребности в еде, с которой мы родились, или сексуальному желанию, потенциально присутствующему в нас от рождения. Многие желания формируются в процес­се воспитания, образования, под влиянием общества, а также окружающей среды. Наши желания могут быть соци­ального или биологического происхождения, в обоих слу­чаях мы их не выбираем. Слепо повинуясь желаниям, мы не свободны. Такой ход рассуждений заставляет вспомнить скорее Канта, чем Гегеля, но последний тоже приходит к такому выводу. Давайте немного разовьем эту мысль. Если мы не свободны, когда следуем за желаниями, то единствен­ным возможным способом обрести свободу является отказ от всех желаний. Но тогда что нам остается? Разум — от­вечает Кант. Мотивацию поступков могут определять жела­ния или разум. Отказавшись от желаний, мы будем руко­водствоваться чистым практическим разумом.

Нелегко понять, как возможно действие, основанное на одном только разуме. Как правило, мы говорим о разумных или неразумных действиях индивида в связи с его или ее конечными целями, и эти конечные цели будут основаны на желаниях. Например, я знаю, что Элен, талантливая моло­дая актриса, хочет сниматься в кино. Я могу сказать ей, что, с ее стороны, неразумно есть так много сладкого: она может поправиться. Но что я мог бы ответить на вопрос, считаю ли я разумным желание Элен стать кинозвездой? Только то, что это слишком основополагающее желание, чтобы быть разумным или неразумным: скорее оно является характе­ристикой данной женщины. Возможны ли суждения о ра­зумности и неразумности, не основанные на базовых же­ланиях такого рода? Кант считает, что да. Если мы отбро­сим все конкретные желания, даже самые основные, оста­нется простой формальный элемент разумности — универ­сальная форма нравственного закона как такового. Это известный «категорический императив» Канта: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства». Наиболее сложен для понимания переход от чисто формальной ра­циональности к идее ее универсальности. Кант полагает, — и Гегель, очевидно, согласен с ним, — что разум импли­цитно универсален. Если нам известно, что все люди смер­тны и что Сократ был человеком, то по закону рациональ­ности Сократ тоже был смертен. Закон разумности в таком случае является всеобщим: он действенен не только для греков, не только для философов, даже не только для зем­лян, но для всех разумных существ. В практической раци­ональности — рассуждении о том, что делать, — элемент Универсальности часто маскируется тем, что в своем раз­мышлении мы отталкиваемся от конкретных желаний, отнюдь не всеобщих. Рассмотрим практическую разумность под этим углом: «Я хочу быть богатым. Я могу обмануть моего работодателя на миллион долларов и остаться не пойманным. Поэтому я должен воспользоваться случаем и надуть своего нанимателя». Рассуждение начинается с желания быть богатым. В этом желании нет и доли универ­сальности. (Пусть вас не вводит в заблуждение тот факт, что все хотят быть богатыми. Речь идет об исключительно моем желании, чтобы именно я, Питер Сингер, разбогател. Лишь очень, очень немногие люди разделят это мое жела­ние.) Поскольку в отправном пункте данного рассуждения нет ничего всеобщего, то и заключение уж конечно не является универсальным и действенным для всех разум­ных существ. Если бы не было исходного пункта в виде конкретного желания, ничто не помешало бы распростра­нить наш порядок мыслей на все разумные существа. Толь­ко чистая практическая разумность, не зависящая от кон­кретных желаний, может вносить элемент универсальности в ход рассуждений. Именно поэтому, утверждает Кант, она примет форму, предписанную категорическим императивом.