Где ты, бабье лето? - [18]

И вдруг Зимина начала понимать. Смотрела и будто бы прозревала: ведь это фундаменты, фундаменты, а не печки, как во время войны! В войну — она была еще девочкой, но так отчетливо и страшно помнилось! — когда проезжали деревню, то там, то сям, а то и сплошь (как по всему шоссе от Волоколамска до Москвы, от Калинина до Москвы) торчали печки и трубы, поросшие крапивой. Долго так длилось, несколько лет, пока не вернулись люди. Да тогда и фундаментов не было! Вспыхнул дом — значит, до основания, до последнего бревна в подборе, одна печка с трубой оставалась — старой кладки печки-то, запросто не развалишь. А это — это уже после войны отстроились люди, думая надолго обосноваться здесь. Жить этой землей. И вот уже продали или сами перевезли куда-то дома, покинув насиженные гнезда. «Как же мы упустили их, где же мы были?» — забилось в ней исступленно. Произнеся мысленно «мы», она объединяла себя с теми, на ком лежала государственная обязанность оберегать эту землю, ее вековую способность кормить людей. Нет, она не снимала с себя вины.

8

Еще два дня было беспросветно серо, дождливо, в пятницу с вечера прояснело, а в субботу с утра засветило солнце, тепло и пар поднялись от земли. Все обсыхало, так и хотелось вылезти на солнышко — поездка с московскими проектировщиками в Сытово устраивалась сама собой.

Последние решения по новому устройству земель были обсуждены. Теперь ей нравилось в проекте все: большое количество гектаров отводилось парам — если утвердят, никто уже, никакая высокая инстанция не будет зариться на эти гектары, дабы увеличить план посевов пшеницы или картошки («Вот так, дорогие товарищи, придется обойтись, предоставьте уж нам инициативу!»); предполагались раздельные бригады механизаторов — по зерну, по корнеплодам, по заготовке кормов и зеленому корму, отряды плодородия (отвечали за удобрение). Все четко и стройно. И несколько деревень, намеченных к сселению, она отстояла, не дала включить под будущую пашню. Попали в то число и Холсты и Сапуново. Пришлось мобилизовать все свои ресурсы, от категоричного тона хозяйки до шутки, до милой ее, такой вдруг женственной улыбки.

В кабинете своем она уже не могла сидеть за столом, в нетерпении похаживала, заговорщицки поглядывала на Филатова и двух москвичей, почему-то еще сомневавшихся, нужно ли задержаться ради поездки, — третий вчера, не выдержав нудной погоды, ретировался в Москву, остались сердитый главный инженер проекта и молоденький агроном. Ольга Дмитриевна ударила по раме окна, высунулась наружу и будто погрузилась в свежую душистую ванну.

— Вот и природа одобряет, благословляет нас, — легким голосом говорила она, — и такое великое дело необходимо отметить по-человечески. Поедем — отдохнем на краю нашего света.

— Не стоит, пожалуй, — хмурился главный проектировщик, — сейчас не жалуют даже юбилейных банкетов.

— Но у нее там такие розы! — уговаривал Филатов.

— Миленький, да они еще не цветут, нашел чем хвастаться. Вот Руза там хороша — лучшее место! И какие могут быть разговоры?

— Нет, они сразу все поймут: в наших северных широтах такие розы! — стоял на своем Филатов. — Сразу видно воспитанницу Тимирязевки!

— Ну-у? Неужели? Как же я не догадался? — повеселел главный инженер.

Оказалось, он кончил ту же академию, а когда поступал, слышал легенды про комсомольского вожака Олю Зимину.

— Да уж, вы надолго поразили воображение профессорско-преподавательского состава, — говорил он. — Нам, комсомолии, без конца приводили в пример: Зимина бы так, Зимина бы этак, Зимина спросила бы, сняла стружку, укоротила бы, повела бы! Но как же я все-таки сразу не понял?

Он открыто вглядывался в ее смугло-загорелое лицо с черными сметливыми, смеющимися глазами под темными кудряшками, сидевшими как-то естественно, шапочкой, будто хотел проникнуть в тайну, позволявшую сочетать крестьянскую милоту и породистость русской женщины.

— Как же я все-таки сразу не понял?

— Трудно представить двадцатилетнюю девочку, когда перед вами… — она поискала слово, — кругом шестнадцать и морда лица уже того, — неопределенно шевельнула пальцами, поигрывая в грубоватую простоту.

— Но-но! — погрозил он, посмеиваясь.

В дверь заглянула Филатова.

— Входи, входи, Людмила Матвеевна, — позвала Зимина.

— Я сводочку хотела оставить, — значительно поглядела на нее Людмила, принаряженная явно не по-рабочему.

— Садись. Вот уговариваю наших дорогих тружеников задержаться, отдохнуть часок-другой на травке.

— А как же? Кончили дело, можно и расслабиться. Иногда просто необходимо ногой дрыгнуть, — засмеялась Людмила, присев на краешек стула и оглядывая всех.

Главный инженер нахмурился, будто ему предлагали участвовать в какой-то нечестной игре или будто эта поездка в Сытово, вокруг которого уже ездил, ходил, мерил землю, могла что-то изменить в его отношении к проекту… «А может, он битый или просто закомплексованный? И зачем она такое ляпнула?» — думала Зимина, продолжая мягко, лучисто улыбаться.

— Неведомский приехал, — сказала она Людмиле. — Отправились на дачные участки на моем вездеходе — для их кабриолета дорогу в дачный рай еще не проложили. Вот подождем их и поедем.