Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - [33]

— Просто сделайте, что я прошу.

Мы выполнили его просьбу и набрали несколько десятков прутиков, по большей части кривоватых. Франта сел на скамейку, мы пристроились рядом с ним с прутьями в руках.

— Дай мне один прут, Иржи, — попросил Франта.

Он выбрал один из самых длинных и показал нам обоим.

— Что будет, если я попытаюсь сильно его согнуть?

— Сломается, — ответил я.

— Вот именно, — сказал Франта и переломил прут пополам. — Иржи, еще два.

Иржи передал ему два прутика покороче, и Франта снова показал их нам.

— Что на этот раз будет?

Мы переглянулись.

— То же самое? — полувопросительно протянул Иржи.

Франта легко сломал оба прутика.

— Миша, дай мне… дай мне одиннадцать штук.

Я отсчитал одиннадцать прутьев, один за другим.

Франта собрал их в пучок.

— А теперь?

Я пожал плечами.

— Как думаете, смогу я их сломать?

— Наверное, сможешь, — предположил Иржи.

Франта начал сгибать пучок, мышцы на его руках вздулись. Хотя ростом он невысок, руки у Франты очень сильные. И он действительно играл на воротах, как я и подумал при первой встрече. Я еще не видел его в игре, но все ребята говорят, что он отличный вратарь. Совершенно бесстрашный. Зимой слишком холодно, а вот наступит весна, и снова будет чемпионат взрослой лиги. У каждой рабочей группы — своя команда. Вроде бы команда учителей — к их числу относится и Франта — из лучших.

Костяшки Франты побелели, но прутики не поддавались. Он остановился.

— Вот, — сказал он. — Попробуй сам, если думаешь, что я притворяюсь.

Я взял у него весь пучок и тоже попробовал сломать, хотя и не думал, что Франта стал бы притворяться.

— Не получается.

— Иржи! — позвал Франта, и Иржи ухватил все прутья сразу. — Нет-нет. Возьми один.

Иржи взял.

— Сломай.

Иржи сломал.

— Следующий.

Снова сломал.

— Еще один.

И вот уже на земле двадцать два обломка.

— Ну что? — сказал Франта.

— Вместе их сломать невозможно, — откликнулся я. — Верно?

Франта молчал.

— Верно же?

Когда я поднял глаза, Франта наблюдал за двумя мужчинами, которые шли по улице невдалеке от нас. Он смотрел на них не мигая. Один — еврей в круглых очках, другой — нацист, эсэсовец с острым носом и таким же острым подбородком. За все время в лагере я лишь второй раз видел эсэсовца. Он просто шел неторопливо, но меня пробила дрожь и грудь сдавило. Хотя со своего места я не мог разглядеть детали, но уж конечно у него на мундире был железный крест, и квадраты, и орел, и череп, как у тех, кто пришел в нашу квартиру и увел папу. Я закрыл глаза и опустил голову.

— Кто они? — шепнул я Иржи.

— Кажется, это Зайдль и…

— Эдельштейн, — закончил Франта, не отводя от них глаз.

— И кто они? — повторил я.

— Зайдль распоряжается тут всем, — сказал Иржи.

— Офицер СС доктор Зигфрид Зайдль, — очень тихо, с отвращением произнес Франта. — Комендант Терезина.

— А Эдельштейн… — продолжил Иржи.

— Якоб Эдельштейн управляет лагерем, как велит Зайдль, — закончил Франта.

— Как это — управляет?

— Он глава еврейского совета, — пояснил Иржи.

— То есть? — переспросил я.

— Эдельштейн отвечает за все, что здесь делается, — сказал Франта. — Чтобы нацистам самим рук не пачкать. Предатель, гнилой коллаборационист, но ему приходится принимать непосильные решения.

Я хотел спросить Иржи, какие такие непосильные решения, но тут Франта встал.

— Пошли, скоро у вас урок литературы.

Уже на подступах к нашему корпусу я все-таки спросил Франту:

— Погоди, а как понимать этот фокус с прутьями?

— Да, как? — поддержал меня Иржи.

Франта чуть улыбнулся — только левым уголком рта. Он глянул под ноги и подобрал с обочины небольшую веточку.

— Миша, это будешь ты. Тонкая веточка. Во всяком случае, пока — очень тонкая.

— Ладно, — сказал я, хоть и почувствовал себя довольно глупо.

— Со временем ты станешь толще. Как и все мы. А ты, Иржи, — продолжал Франта, — ты немножко толще. Братья Гоцлингер, Пудлина и Феликс, самые толстые ветки среди нешарим. Но и они окажутся тонкими, если взять их отдельно.

Я молчал и таращился на Иржи, который выглядел таким же растерянным, как я.

— Каждый из нас сам по себе не устоит, — сказал Франта. — Вот так. Извини, Миша.

И он переломил мою ветку.

— Ты неплохой игрок. Лучше, чем ты о себе думаешь. Ты многое делаешь правильно. Ты не путаешься с мячом, ты проворен, ты всегда возвращаешься в защиту, когда начинается контратака. И ты здорово вбрасываешь.

Он похлопал меня по плечу.

— Допустим, на чемпионат мира такая рекомендация не тянет, но ты неплохой игрок, ты многое можешь дать. Можешь многое дать — команде. Ведь ты играешь не в одиночку. Помни об этом. Ты играешь в команде. Одиннадцать палочек. Нешарим. Одни из нас более-менее, другие хороши, Пудлина и Феликс — замечательные, но их тоже рано считать звездами. Но все вместе мы можем быть звездами. Если будем играть заодно.

Франта глубоко вздохнул и кивнул. Потом снова заговорил — медленнее и тише:

— Если мы по-настоящему будем играть заодно, будем помогать друг другу, поддерживать друг друга, чтобы каждый смог выложиться по максимуму. Если каждый сможет положиться на других, знать, что они сделают то, с чем он сам не справится, — если мы будем играть так, то станем лучшей командой в корпусе. Вот я о чем.