Где-то в Европе... - [7]

Термин не шибко благоуханный, но точный — ибо там «толкались», «толклись», «вталкивали» свои пластинки на чужие. Есть в этом слове и нечто шинельное, унтер-офицерское, но разве любое преимущественно мужское сообщество не припахивает казармой? Так или иначе, слово прижилось, стало своим, хотя среди нас, музыкальных вольнодумцев, нашлись свои инакомыслящие, лингвистические эстеты, фанаты незапятнанных этимологий, фонетические неслухи. Не нравился им «толчок». Потому тяготевшие к солидности ценители «прогрессивного рока» (их величали «солидолами») посещали по воскресеньям не «толчок», а «биржу» (или «биржак»), зависающие на авангарде лохмачи («смуряги») предпочитали вид с птичьего полета — «куча», а улетные обладатели абсолютного слуха переименовали «кучу» в «тучу». Но топографически это одно и то же место.

И вот мы уже втиснуты в тряский автобус, мы уже окружены объемными холщовыми сумками, допотопными портфельчиками, ненадежными пакетами, в которых лежит то главное, ради чего. Так что же там таится? Не позорно будет назвать это запросто, по-советски, — «пластинки». Удивительно пластичное слово, а уменьшительный суффикс ласкает и нежит. Можно даже совсем растрогаться и с добрым ленинским прищуром спросить: «А это что у тебя там за пластиночка?» Кастрированный «пласт» так и остался чуждым; грубовато-пренебрежительная «пластмасса» употреблялась в основном для психической атаки на переговорах об обмене: «Ну, давай, посмотрим твою пластмассу!» Но лепшими, клевейшими, своими в доску (точнее, «в винил») были «диски» (ударение непременно на последний слог). Их всегда несколько, потому единственное число употреблялось реже: «диск» (очень нейтрально, в разговоре с непосвященным), «дисок» (то, что надо; ударение опять на последний слог), выпестованный «дисочек». Как и люди, «диски» присутствовали в мире в двух сферах: в материальной (как куски винила и картона) и духовной (записанной на них музыкой). И в той и в другой существовала довольно жесткая иерархия. По своему физическому состоянию «диски» были (в порядке убывания качества):

«запечатанные» (только что привезенные с Запада, невскрытые; «Целочки»)‚

«новье — нерезаные» (распечатанные, но чистые. Разворот обложки не вырезан, что было редкостью: именно на разворотах чаще всего печатались тексты песен, переписывать которые лень; ксерокс представлялся нам существом из сказок. На разворотах же печатали музыкантские морды крупным планом. Эти морды смотрели на вас со стен любой меломанской комнаты. Чаше — «битлы» с «Белого альбома» или «роллинги» с «Блэк энд блю»),

«новье, свежак, но резаные» (то же самое, только без разворота),

«запиленные» (они же «рабочие», «в рабочем состоянии», «с песочком, но без скачков». Пластинки, слушанные много раз, на разной аппаратуре, с шумовым фоном («песок»), но вполне пристойные по состоянию: «слушать можно»),

«задроченные» (все то же самое, только «слушать нельзя». «С этих дисков стружку сняли»),

«поплавленные» (они же «плавленые». Безоговорочно испорченные тепловым воздействием. «На этом диске яичницу жарили»),

«с клееным (или переклеенным) пятаком» (дальше некуда. «Пятак» с «фирменного диска» переклеили на советский. Покупаешь, например, семьдесят седьмой «Пинк Флойд» за пятьдесят рублей, приезжаешь домой, ставишь на «вертак» и слышишь речь Брежнева на XXIV съезде КПСС. Называлось это «наебать» («всучить фуфло»). На «куче» ходили легенды о «диске» с «клееным пятаком», который воспроизводил песню со следующим припевом: «Ты никому не говори, что мы тебя так наебли». «Всучивать фуфло», «наябывать» было опасным ремеслом — могли «отпиздить». Способов защиты от «фуфла» насчитывалось несколько: проверка «массы» на гибкость (советские «диски» — «дубовые»), сличение количества песен на обложке, «пятаке» и самой пластинке, тщательное изучение поверхности «пятака» на предмет шероховатостей и складок. В девяти из десяти случаев — помогало).

Вообще, физическое состояние «дисков» и «конвертов» составляло тему не меньшего количества разговоров, нежели их содержание. Что обсуждалось: очищение «диска» от скопившейся в бороздках пыли и грязи с помощью клея ПВА; придание «запиленному диску» товарного вида путем натирания оного спиртом или ацетоном; способы преодоления «скачков» утяжелением головки «вертака»; отличие старого «дубового» американского конверта от нового, «туалетного»; сорта полиэтилена, из которых мастерится «гандон» для «конверта»; и многие другие достойные вещи обсуждались. Тут были свои секреты ремесла, свои архаисты и новаторы, строгие судьи и придирчивые эксперты. Разгильдяи подлежали общественному порицанию, небрежность обхождения с собственными (и тем более с чужими) «дисками» сурово осуждалась; «пластмасса» таких «тоже мне друганов» была «как из жопы».

И все-таки, ради чего же городили огород, толкались на «толчке», сбивались в «кучу», торговались на «бирже»? Что было той субстанцией, запрятанной меж бороздок черного винила; субстанцией, пометившей всех нас невидимыми знаками отщепенства, отдельности, свободы от Пахмутовой с Добронравовым, Лещенко с Кобзоном, Косыгина с Топтыгиным? В чем состоял Символ Веры?