Где-то в Европе... - [33]
Проводником по этой сокровищнице был косоглазый (ладно, хоть не слепой) библиотекарь Клайв — малый весьма симпатичный и тоже неряшливый. Возносимый и низвергаемый по лестницам и на лифтах, я зрел все ступени, круги, престолы библиотеки: от Абраксаса до Яхве, от «Кельтской коллекции»[6] до сегодняшнего номера «Таймс». Наконец Клайв растворился в коричневом сумраке меж книжных полок, и гость остался один. Несколько часов я петлял закоулками европейских знаний, ощупывая ребристые корешки биографических словарей, сборников церковных документов, томищ Платона на баснословных языках, натыкался на монументальные тумбы, дергал каталожные ящички и чувствовал себя примерно так же, как Д'Артаньян во время разговора Арамиса с аббатом.
Не похоже, чтобы студенты отличались здесь особым рвением.
Днем, торжественно и прилюдно, профессор Мередит меня ланчевал[7]. На церемонии присутствовал целый отряд почтеннейших академических старичков, с пристрастием допрашивавших меня о Ельцине, национальных проблемах в СНГ, о том, сидели ли мои родственники в лагере, и прочей чепухе. Глаза достойных джентльменов горели, руки тряслись; тактика дознания была проста: двое одновременно задают два различных вопроса, остальные пока пожирают сэндвичи, салаты, бананы и яблоки. Наконец, в разгар запутаннейшего ответа о смысле визита Козырева в Мельбурн в свете увлечения российских историков теорией пассионарности, я увидел, что все тарелки пусты и стулья почти тоже. Пока я беседовал, желудок мой скорбно помалкивал! Впрочем, гастрономическое фиаско не помешало мне мило распрощаться с двумя оставшимися джентльменами: с красноносым знатоком валлийской церкви мистером Баффоли и чудным таким, кустобровым, сенильненьким и добреньким мистером Дженнингсом. Последний похвастался, что умеет говорить по-русски «chashka chaew» и что первым его языком был валлийский, вторым — немецкий и только третьим — английский. Так я познакомился с первым валлийским националистом.
Колледж и кампус расположены в прекрасном Синглтонском парке, некогда принадлежавшем одноименному аббатству. Я отправился туда коротать время между геронтократическим ланчем и гипотетическим обедом. Лил дождь. Я предавался одиноким мыслям на фоне следующей цветовой гаммы: серый (иногда черный блестящий) асфальт; объемная зелень газона; желтые, красные листья на деревьях и под; шелковисто-серое небо; все вышеуказанное подсвечивали оранжевые фонари. Шныркали белочки.
Вечером, после, слава Богу, состоявшегося обеда, Мередит почтил моим присутствием научный семинар. Немолодая аспирантка с именем аболиционистской романистки делала феминистский доклад. «Женская черта в истории» — таков не очень приличный, но дословный перевод его названия. Я весьма слабо понимал смысл ее шепелявой, колченогой речи, но выступала она вроде поверенного по всем женским тяжбам против «мужской» историографии. Да, дорогой Кирилл, давно меня так с говном не мешали… Не слышим мы женских жалоб, коими напитаны исторические документы!
Чем больше девушка ярилась, тем меньше слушал я ее. Разглядывал соседей. Рисовал профили. Писал тебе это письмо. Закончу его банальной мыслью: «В „ученые“ здесь идут люди с левизной в мозговой резьбе. Западное общество избавляется от них таким несколько громоздким образом — чтобы они не мутили воду; пусть живут в чистеньких резервациях и жуют сэндвичи».
Вот так-то.
Твой Денис
10.11.1994
Четверг
Свонси
Здравствуй, Кирилл!
Утро. На зеленую лужайку под моим окном слетелись крахмально-белые чайки. Их променад по траве напоминает белых овец на английских пастбищах. Затем, зевая, потягиваясь, ежась в разноцветных университетских балахонах, плетутся из общаги студенты. Завтракать. Чем не санатория? Чем не волшебная гора?[8]
Впрочем, это лирика. А вот и проза. Сегодня я совершил несколько транскультурных подвигов. Во-первых, самостоятельно пообедал. Во-вторых, разведал западную окрестность кампуса и обнаружил там таверну «У озера». Под «озером» понимается микроскопический пруд, что понимается под «таверной» — постараюсь выяснить на днях. В-третьих, видел залив («Залив Свонси») и даже стоял на песке почти у кромки грязнущей воды. С востока оный залив ограничен городскими доками, с запада — овальными скалами, имя которых — Mumbles. Переведем это с валлийского (в меру сарказма), или «Груди», или «Перси», или «Титьки». В-четвертых, принялся (весьма аппетитно) за работу и просидел в библиотеке до девяти вечера. В-пятых, не знаю, достижение ли это, но научился (меня научили) включать раздолбанный донельзя телевизор, который ничего, кроме местного канала, не ловит. Почти до полуночи я наслаждался валлийскими мыльными операми. Хороша также была передача с названием «Хороший путеводитель по сексу»(?!); от нее не возмутился бы и писатель Белов. Какая-то престарелая пергидрольная блядь (но на пенсии) обсуждала сверхинтересные супружеские проблемы (типа: «как вести себя на вечеринке у Джонсонов?») с престарелыми же клерками и разыгрывала с ними некие сценки, намекающие на возможности сладчайших супружеских измен. Но «он» вовремя одумывается и возвращается к «ней».
В своей новой книге Кирилл Кобрин анализирует сознание российского общества и российской власти через четверть века после распада СССР. Главным героем эссе, собранных под этой обложкой, является «история». Во-первых, собственно история России последних 25 лет. Во-вторых, история как чуть ли не главная тема общественной дискуссии в России, причина болезненной одержимости прошлым, прежде всего советским. В-третьих, в книге рассказываются многочисленные «истории» из жизни страны, случаи, привлекшие внимание общества.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга состоит из 100 рецензий, печатавшихся в 1999-2002 годах в постоянной рубрике «Книжная полка Кирилла Кобрина» журнала «Новый мир». Автор считает эти тексты лирическим дневником, своего рода новыми «записками у изголовья», героями которых стали не люди, а книги. Быть может, это даже «роман», но роман, организованный по формальному признаку («шкаф» равен десяти «полкам» по десять книг на каждой); роман, который можно читать с любого места.
Перемещения из одной географической точки в другую. Перемещения из настоящего в прошлое (и назад). Перемещения между этим миром и тем. Кирилл Кобрин передвигается по улицам Праги, Нижнего Новгорода, Дублина, Лондона, Лиссабона, между шестым веком нашей эры и двадцать первым, следуя прихотливыми психогеографическими и мнемоническими маршрутами. Проза исключительно меланхолическая; однако в финале автор сообщает читателю нечто бодро-революционное.
Лирико-философская исповедальная проза про сотериологическое — то есть про то, кто, чем и как спасался, или пытался это делать (как в случае взаимоотношений Кобрина с джазом) в позднесоветское время, про аксеновский «Рег-тайм» Доктороу и «Преследователя Кортасара», и про — постепенное проживание (изживание) поколением автора образа Запада, как образа свободно развернутой полнокровной жизни. Аксенов после «Круглый сутки нон-стоп», оказавшись в той же самой Америке через годы, написал «В поисках грустного бэби», а Кобрин вот эту прозу — «Запад, на который я сейчас поглядываю из окна семьдесят шестого, обернулся прикладным эрзацем чуть лучшей, чем здесь и сейчас, русской жизни, то есть, эрзацем бывшего советского будущего.
Истории о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне — энциклопедия жизни времен королевы Виктории, эпохи героического капитализма и триумфа британского колониализма. Автор провел тщательный историко-культурный анализ нескольких случаев из практики Шерлока Холмса — и поделился результатами. Эта книга о том, как в мире вокруг Бейкер-стрит, 221-b относились к деньгам, труду, другим народам, политике; а еще о викторианском феминизме и дендизме. И о том, что мы, в каком-то смысле, до сих пор живем внутри «холмсианы».
Сделав христианство государственной религией Римской империи и борясь за её чистоту, император Константин невольно встал у истоков православия.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…