...Где отчий дом - [71]

— Если в долг поверишь, возьму,— говорю я.

— Другому бы не дала.— Нанули заворачивает косынку.— Носи на здоровье — так Поле и передай от меня. Зеленый горошек тоже возьмешь?

— Нет. Пока тот не кончился.

— Женщины! Хозяюшки! — обращается Нанули к покупательни­цам.— У меня этого добра сто ящиков. Никто, кроме Доментия, не покупает. Лобио все варите? Горох — те же бобы! Русское лобио. По­стой, Доментий! Расскажи, что твоя половина из него готовит. По­моги чертов горошек распродать и можешь за косынку не распла­чиваться...

Возле почты к телеграфному столбу привязана знакомая коза. А из распахнутых дверей дребезжащий голос ее хозяйки — старой Тасо. Как будто по слогам говорит:

— Что же мне те-перь де-лать, до-чка? Са-ма зна-ешь, каж-дый ме-сяц от сы-на пят-над-цать руб-лей по-лу-чала, а те-перь нету. Мне уж и хлеб ку-пить не на что. Может, в долг вы-пла-тишь, а там, гля­дишь, по-сту-пит...— и голова седая в такт слогам трясется.

— Потерпи два дня, тетя Тасо,— уговаривает ее Кето.— Может, где задержались. На почте тоже люди работают.— Увидела меня через двери, окликнула:—Доментий! Полине письмо из России было? На­деюсь, хорошее?

— Ничего,— говорю.— Спасибо.

— Такая у нас работа: кому горе, кому радость! — и поверх кон­торки улыбается большим квадратным лицом.

Старуха мое имя услыхала, обернулась, стала трясущейся рукой меня крестить.

— Доментий, сынок, пусть бабушка Тасо умрет за тебя! Твоей добротой живу, сынок. Дай бог, чтобы твоя силушка сто лет не убы­вала!

...В конце февраля у нас вдруг снег повалил — сразу за пять зим. Дома по крыши занесло. На перевале машины застряли, железнодо­рожное расписание смешалось. Я кое-как спустился на дежурство. Вижу, на платформе Тасо топчется, руки ломает: коза у нее пропала, позавчера у полотна сухой багульник ощипывала и как сквозь землю. У железнодорожников свои заботы, на Тасо внимания не обращают. А мне жалко стало старую, пошел искать. Около подпорной стенки дорожные рабочие еще осенью яму зачем-то вырыли, там я ее и нашел. Рогатая голова из снега торчит и блеет хрипло. Еле вытащил. Стоит и дрожит, как будто в грузовике по щебенке едет. За рога тяну, пинаю — все без толку. Пришлось взвалить на себя. Шерсть слиплась, вымя замерзло. Дотащил до дежурки, сбросил у печки. А Тасо!.. Вокруг нас кругами ходит, меня чуть касается. «Слыхал в сказках про добрых дэвов? Ты и есть тот дэв, сынок. Ведь без этой красавицы не жилец я. Смерть мне без нее лютая. А теперь и кашки сварю, и творожок заква­шу, а когда и молочка попью...»

В парикмахерской тоже дверь и окно нараспашку, и гогот оттуда по всей улице. С тех пор как Джондо в парикмахерской обосновался, каждый день у него сборища. В основном, молодые собираются. Ню­хают воздух далеких мест, прихваченный Джондо из заключения. Иногда и мужики заглядывают; бриться не бреются, а так, слушают, как мальчишки о футболе толкуют. Молодежь подкованная — всех футболистов по именам знают. И у кого какая коленка болит...

— Доментий! — из окна парикмахерской высовывается мясистая морда Ушанги Квателадзе.— Что это ты потихоньку мимо крадешься? Или мы для тебя не та компания? Заворачивай оглобли!

— В другой раз, Ушанги.

— Доментий! — он предостерегающе вскидывает руку и грозит мне пальцем.— В другой раз, может, я тебя и не позову. Заходи, потреплем­ся. В чем мы еще друг другу пригодимся? Мясо наше несъедобное, ко­сти дрянь.— Выходит из дверей, обнимает, тащит за собой.— Если все будешь мимо ходить, друзей порастеряешь. А что сказал умный чело­век? Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Каждый скинется по де­сятке, это уже тысяча. Верно? — обводит взглядом стоящих у стены патлатых молодцов и оборачивается ко мне.— Это наша смена, До­ментий. Те, кому мы с тобой доверяем защиту отечества. Осенний при­зыв! Поприветствуйте рядового запаса Доментия Гачечиладзе!

— Здравия желаем, товарищ рядовой! — гаркнул парнишка в рас­стегнутой до ремня рубахе и тесных голубых штанах, и все в комнате загоготали.

— Этот горлопан обученный,— с добродушной ухмылкой объяс­нил Ушанги.— Никак не отойдет. Сдвиг по фазе. Ну-ка скажи, Гигла, где ты служил?

Парнишка набрал побольше воздуха и пискляво затараторил по- русски:

— Граждане пассажиры, наш поезд следует до станции Кубинка со всеми остановками...— Слушатели встречали его слова взрывом хохота.

Ушанги с довольным видом смотрел на меня.

— Чего это он? — полюбопытствовал намыленный старичок, си­дящий в кресле перед зеркалом.

— Мир велик, дядя,— снисходительно сказал кто-то из ребят.— Думал, поезда дальше туннеля не ходят?

— Твоя мать в куклы играла, когда я в Венгрии воевал! — заер­зал в кресле старик.

— Ты у нас самый опытный, Доментий, посоветуй, как парню быть? У него там девушка осталась.

— Где? — не понял я.

— Гигла, как это место называется?

— Станция Кубинка!—дурашливо пропищал Гигла.

— Скоро год как демобилизовался, а все забыть не может. Каж­дый день пьяный. Пропадает человек. Я ему говорю: возьми пример с Доментия Гачечиладзе, поезжай и привези.

— Да она замуж выскочила, сучка! — плаксиво растянул пар­нишка, и ребята опять рассмеялись.— Чего ржете, кретины!