...Где отчий дом - [70]

Цира опять меня из шланга.

— Ну и жара! Представляешь, что в полдень будет...

Тетушка Мариам подмела на станции, вышла из зала ожидания на платформу и, опираясь на совок, потащилась к камере хранения. Ее остановил мужчина с портфелем и спросил что-то.

От станции на единственную улицу нашего поселка ведет камен­ная лестница — сорок ступенек. Поднялся и сразу увидел всю улицу: магазин сельпо с проржавевшей насквозь наружной дверью, столо­вую и голодных собак перед ней, аптеку, почту с покосившимся поч­товым ящиком, общежитие — двенадцать окон и три балкона, увешан­ных тряпьем, полтора десятка ветхих домов и новый клуб, сложенный из плохо обожженного кирпича.

По другую сторону улицы над кручей две маленькие будочки: хлебный ларек и парикмахерская.

Улица кажется белой. Возле ларька толпится очередь. Рядом под старой грушей покуривают на лавке наши рабочие — Важа, Анзор, с ними дядя Альпезо.

— Ты еще здесь? — Дядя Альпезо подвигается, освобождая мне место.— Ну как, посидишь с нами?

— Он теперь не пьет,— говорит Важа.

— Да ну? — не верит Анзор.

— Он теперь с нами не пьет,— уточняет дядя Альпезо,— у него своя компания.Присаживаюсь к ним, закуриваю. Пес тоже садится неподалеку. Мы смотрим на него. Он смущенно отворачивается.

— Чем ты эту собаку кормишь, что она от тебя ни на шаг? — по­смеивается Важа.

— Собаки людей понимают,— отвечает ему Анзор.

— Ну и что она такое понимает?

— Собака, отстань от Доментия! От его доброты проку нет. Иди ко мне, будешь так жить!—посыпает «солью» большой палец.

— Ника там не появлялся? — спрашивает меня дядя Альпезо.

Я пожимаю плечами.

— Я на минуту туда заглянул.

— И чего увидел?

— Цира опять сортировочный водой залила.

— Совсем жары не выносит, бедняжка.

— Такую в речку окуни, речка закипит. Кипятильник!

— Ей другой охладитель нужен.

— Ну и охладил бы. Огнетушитель небось при тебе!

— Моим огнетушителем такую не погасить.

— Ладно, ладно! Будет вам! — вмешивается дядя Альпезо.— При ней бы так поржали... Лучше скажите, когда Нику ждать, чтоб врас­плох не застал?

— Ника в район уехал,— говорит Важа.

— В район, как же! — хмыкает Анзор.— Это он для нас: я в рай­коме, я в тресте. Во вторник тоже с важным видом собрался, а я его в беседке для автотуристов видел с дружками... Не поверишь, твоей собаке бутылку шампанского в пасть влили.— Важа смотрит на пса, сидящего под деревом у обрыва.— Он там частенько крутится, кости подъедает.

Пес виновато отворачивается, как будто понимает, о чем говорит Важа.

— Какая собака станет шампанское пить? — Анзор недоверчиво косится на Важу.

— Разве я сказал, что ей по вкусу пришлось? Заставили! Пена так с пасти и текла...

Они умолкают и внимательно смотрят на стадо гусей, с трудом одолевших кручу и теперь вперевалку пересекающих белую улицу.

— Хорошие гуси! — качает головой Анзор и прицокивает язы­ком.— Крупные, жирные.

— Мне гуси и даром не нужны,— возражает Важа.— Не перено­шу запах гусятины. Прямо с души воротит.

— А тебе никто их не навязывает,— с тоской в голосе замечает дядя Альпезо.

— Если бы навязывали, все равно бы не взял.

— А вот и врешь!—кипятится Анзор.

— Клянусь детьми!

— Взял бы как миленький и спасибо сказал бы.

— Домой, может, и взял бы, а есть бы не стал,— уступает Важа.

Встаю, иду дальше.

— Попрощался бы, добрый человек! — замечает мне вслед дядя Альпезо.— Что с тобой сегодня?

— Переспал,— прыскает Важа.

— С кем?

— Чем он тут по ночам занимается, а? Как говорится, в тихом омуте...

Все трое хохочут. А ведь еще только собираются выпить.

Захожу в магазин. Здесь прохладно. Пахнет дегтем, нафталином и еще чем-то домашним. Продавщица Нанули смотрит поверх покупа­телей и бойко тараторит. В нашем магазине продавцы меняются каж­дый год. Новой пока все довольны. Нанули родом из Нижней Имеретии, оттого и говор у нее не наш. Она над нашими посмеивается, а наши над ней.

— Дорогуша ты моя, да такой ситчик у нас в Самтредиа с руками оторвали бы! Ты на цену, на цену глянь! Платье за два восемьдесят! Магазин не мой, государственный, чего мне особенно распинаться, но... Веревку-то я дам, вот тебе веревка. А ситец возьми, сестрица, потом благодарить придешь!

Рассматриваю детские книжки с картинками, «листаю тетрадки. Скоро у ребят занятия начнутся.

— Доментий! — окликает Нанули.— Погляди, что я приберегла для твоей голубоглазой! — Бросает на прилавок шелковистую серовато-голубую, даже на вид прохладную косынку с рисунками и надпися­ми. Женщины у прилавка расступаются, пропускают меня. Рассмат­риваю рисунки, читаю надписи.

Одна из женщин просит:

— Доментий, можно, примерю? — Набрасывает косынку на голо­ву. Ее обветренное лицо делается грубым и некрасивым. Испуганно срывает косынку.— Ой, господи, на кого похожа! Изжарилась на солнце.

— Твоя не такая! — не стесняясь, уверяет меня Нанули.— Ты по этой не суди! Твоя белолицая, синеглазая, ей в самый раз.

— Что правда, то правда! — подхватывает кто-то из женщин.— Доментий свою русскую бережет.

— Сбережешь, когда есть, что беречь.

— Сколько стоит? — спрашиваю.

— Восемь шестьдесят.

— А другой такой нету? — я вспоминаю про Додо.

— Другой? Как его понимать, бабоньки? —Женщины перегляды­ваются, смеются.— Нет, Доментий, одну такую получила. И сразу про твою синеглазую вспомнила.