Гавел - [37]

Ведь и птидепе в итоге поражает и уничтожает вездесущая «зараза» человечности. И хотя в самой пьесе берет верх система, есть здесь и намек на более благоприятный исход:

БАЛАШ. Что показывает опыт в других учреждениях?

КУНЦ. Неплохие результаты. Но там, где птидепе стали применять в широких масштабах, он механически начал перенимать некоторые свойства естественного языка – эмоциональные оттенки, неточность и многозначность. Правда, Гелена?

ГЕЛЕНА. Да. Я уже слышала от ребят, что чем больше пользуются птидепе, тем больше он засоряется этими элементами[206].

Тем самым внутренний посыл «Уведомления» вполне отвечал духу времени и собственной политике Гавела. С одной стороны, автор показывал, что система не только насквозь развращена, но что она и развращает – по самой своей природе. Что проблема не в отдельных мерах, или в мерах во исправление предыдущих мер, или в последующем исправлении предыдущих исправлений, а в системе как таковой. Что она не просто не работает, но и не может работать. В шестидесятые годы это все еще была точка зрения меньшинства, причем его представители об этом скорее смутно догадывались, чем открыто высказывались.

С другой стороны, если причиной искривлений, извращений и абсурда были не отдельные действия, а сам характер системы, казалось возможным дать бой всему этому одновременно. Чем пытаться безуспешно латать систему в надежде, что после этого она, может быть, станет более терпимой или приемлемой, следовало заменить ее целиком со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Буря на горизонте

До 1967 года чешская «праперестройка» протекала в целом гладко. Пространство творческой и личной свободы расширялось небывалыми темпами, хотя и не всегда последовательно. Повсюду расцветали малые театры, клубы и кафе. Волосы удлинялись, а юбки укорачивались. Сексуальная революция, правда, пришла в Прагу на год-другой позже снятия табу на «Любовника леди Чаттерлей» и появления первого альбома «Битлз»[207], но все же пришла. Возникли десятки рок-групп с названиями типа «Primitives Group» или «Проигранное дело». В журналах и отдельными сборниками выходили – и тиражи бывали всякий раз распроданы – произведения поэтов-битников Лоуренса Ферлингетти, Аллена Гинзберга, Джека Керуака и Грегори Корсо. На театральных подмостках царили Гарольд Пинтер, Сэмюэль Беккет, Эдвард Олби, Эжен Ионеско и – Вацлав Гавел.

Даже экономика начала подавать признаки жизни. В январе 1965 года ЦК КПЧ поручил директору академического института экономисту Оте Шику разработать программу реформ с целью остановить упадок системы планового народного хозяйства, из-за которой государство с одной из десяти сильнейших до Второй мировой войны экономик Европы стремительно превращалось в отсталую страну. Как это было в случае со всеми реформами шестидесятых годов, поставленная задача отнюдь не давала исполнителю «карт-бланш». Идеологические устои системы, прежде всего руководящая роль коммунистической партии и общественная собственность на средства производства, были неприкосновенны. Ввиду этого реформаторам не оставалось ничего иного, кроме как пытаться решать второстепенные проблемы. Шик и его команда предложили смягчить систему планирования, что позволило бы ослабить ценовые диспропорции и поспособствовало более эффективному распределению ресурсов. В этом не было и намека на переход к рыночной экономике, речь шла лишь о заимствовании некоторых ее элементов, чтобы предотвратить еще более серьезные экономические проблемы. Точно так же рекомендации реформаторов внедрить некоторые стимулы в систему вознаграждения работников не имели ничего общего с открытым рынком труда. Предложения Шика, в сущности, даже не успели хоть как-то проявить себя на практике, но тем не менее они стали одним из пунктов в длинном списке ересей, в которых обвиняли деятелей Пражской весны их противники дома и за рубежом.

Однако в конце концов причиной крайнего обострения ситуации стала не борьба между политиками и экономистами, а дискуссии поэтов и прозаиков. На четвертом съезде Союза чехословацких писателей прозвучали доклады, за которые выступавшим грозили бы десять лет на урановых рудниках, не произноси их виднейшие писатели и партийцы страны. Милан Кундера говорил о том, как чуждая и жесткая сила оторвала культуру и традиции страны от Европы. Павел Когоут зачитал письмо Александра Солженицына съезду Союза советских писателей, которое руководство чехословацкого союза пыталось утаить от своих членов. Но больше всех запомнилась пламенная, бунтарская речь Людвика Вацулика, члена коммунистической партии с безупречной пролетарской родословной: «Наш съезд собрался не тогда, когда это решили члены организации, а когда господин, поразмыслив, дал им свое милостивое согласие. За это он ожидает, по привычке, унаследованной от минувших тысячелетий, что мы воздадим почести его династии. Предлагаю их не воздавать»[208]. Далее он процитировал некоторые полузабытые пассажи из чехословацкой конституции, где гарантировались гражданские права, включая право на свободу слова, собраний и объединений для всех граждан. Даже после того как секретарь центрального комитета по идеологии Иржи Гендрих в негодовании покинул съезд со словами «Вы всё проиграли!»