Гавел - [183]
Гавел продемонстрировал восторженное, хотя и не столь филигранное исполнение. Вечер чуть не закончился инцидентом: как раз когда американский президент выходил из клуба, раздался выхлоп какой-то из проезжавших мимо машин. Личные телохранители Клинтона из Секретной службы, опасаясь чего-то посерьезнее, бесцеремонно запихнули президента в его бронированный лимузин и в тот же миг умчались.
Но борьба пока далеко не закончилась. Заявление Клинтона, умышленно неопределенное в отношении дат и присоединяющихся стран, все еще оставалось наполовину политической декларацией, а наполовину риторическим выражением намерения. Для того чтобы оно превратилось в реальность, требовалось согласие правительств и парламентов остальных 15 стран-членов НАТО и – в завершение, но не в последнюю очередь – Конгресса США. В европейских странах НАТО преобладали сомнения, а то и нежелание осуществлять этот план. Программа «Партнерство во имя мира» представляла собой компромисс, который мог интерпретироваться как первый шаг к расширению НАТО теми, кто склонен был такое расширение поддержать, или как перевалочный пункт на неопределенно длительный срок – его противниками. Вторая группа стран составляла значительное большинство. В нее входили такие важные государства, как Франция, которая издавна сопротивлялась всему, что могло укрепить Альянс, и Великобритания, которая, занимая прагматические позиции, не видела никакой явной причины затевать широкомасштабное, дорогостоящее и, быть может, спорное предприятие. Решающей стала однозначная поддержка министра обороны ФРГ Фолькера Рюэ, хотя канцлер Коль и коалиционная Свободная демократическая партия колебались несколько дольше.
В Соединенных Штатах борьба продолжалась с прежней интенсивностью вплоть до момента, непосредственно предшествовавшего саммиту НАТО в Мадриде в 1997 году, где было дано официальное согласие на вступление в Альянс Чешской Республики, Польши и Венгрии. Администрации Клинтона и странам-кандидатам пришлось противостоять мощной коалиции тех, кто ставил выше интересы России (так называемых Russia firsters) и геополитических реалистов. Ни одна из этих групп не хотела упустить шанс вывести отношения между главными противниками в холодной войне на новый уровень ради не слишком значимого с военной точки зрения, политически рискованного и экономически накладного пополнения НАТО нищими и все еще хрупкими демократиями Центральной и Восточной Европы. Один из корифеев американской дипломатии писал: «Расширение НАТО стало бы самой роковой ошибкой американской политики после окончания Второй мировой войны»[925].
Гавел вступил в прямую полемику с противниками расширения НАТО. Отвергая понимание Альянса как сторожа при каком-нибудь земельном участке, он видел в нем в первую очередь гаранта ценностей и принципов, на которых основывается либеральная демократия. И сейчас, когда государства Центральной и Восточной Европы заявляли о своей приверженности этим ценностям и принципам, отсутствовали основания не дать им возможность разделить преимущества безопасности и обязанности, какие вытекают из членства в Альянсе. Отказать им в этом значило бы искусственно сохранять демаркационную линию, которую окончание холодной войны стерло с лица Земли. Это было бы не просто нелогично, но также несправедливо и аморально. По сути это равнялось бы посмертному признанию победы врагов демократии, развязавших холодную войну.
Важнейшее для Гавела понятие совместной ответственности, физически скрепленное участием чехословацких, а позже чешских подразделений в освобождении Кувейта и их присутствием в рядах миротворческих сил на территории бывшей Югославии, ограждало Чешскую Республику от подозрений, будто чехам (равно как и остальным центрально– и восточноевропейцам) нужен лишь зонт безопасности, прикрывающий от России, что когда-нибудь могло оказаться кстати. Хотя и это соображение – ничуть не удивительное в контексте опыта Центральной Европы в предшествующие сорок лет – занимало в наших умах не последнее место, мы могли доказать, что готовы быть не только потребителями безопасности, но и ее производителями.
Гавел и его польский коллега и друг – пусть иногда небеспроблемный – Лех Валенса были, несомненно, самыми эффективными пропагандистами идеи вступления в НАТО. С их незапятнанной нравственной репутацией и аурой вождей революции они не могли быть просто так списаны со счетов как русофобы, старающиеся найти себе безопасное укрытие. Но при всех сходствах между их подходами имелись и некоторые различия. Если Валенса являл собой воплощение героического прошлого польского народа с его мужественным, хотя часто тщетным сопротивлением иноземным угнетателям, то Гавел символизировал коренное культурное, философское и политическое единство Центральной и Западной Европы. Несмотря на то, что ему были хорошо известны прошлые катастрофы и потенциальные будущие угрозы, исходящие от России, его отношение к ней, как это прозвучало еще в речи в американском Конгрессе в 1990 году, – было непредвзятым и дружелюбным. Билл Клинтон высоко ценил поддержку Гавелом Бориса Ельцина как «лучшей надежды русских на неагрессивное, демократическое государство»
